На днях исполняется сто лет т.н. Бухарской революции, положившей конец эмирату и приведшей к власти в Бухаре режим младобухарцев-джадидов, который впрочем продержался недолго, перейдя в полное подчинение Москве, перед тем как в 1924 г. Бухара как государство вовсе исчезла со всех карт, разойдясь на национальные советские республики в составе СССР. На тему Бухарской революции написано немало книг и статей, особенно за последние 30 лет. Но они больше описывали события 1920 г., оставляя без ответа вопрос: чем же именно являлась Бухара, что же произошло тогда, каково историческое значение событий столетней давности? Таджикский историк Камолудин Абдуллаев постарается ответить на эти вопросы.
Сегодняшняя Бухара – это областная столица и туристическая достопримечательность Узбекистана. Однако, вплоть до сентября 1920 г., это был знаменитый на весь мир город, столица самого крупного государства региона с тем же названием. Около 3 миллионов таджиков, узбеков, евреев, туркменов и кыргызов являлись поддаными эмирата. На карте Бухара напоминала профиль полулежащего прямо на Аму Дарье человека, с головой упирающейся в Хорезмскую пустыню, а ногами – в памирские горы. Хотя большинство архитектурных шедевров Бухары были построены до XVIII века, и ХХ век эмират встретил дряхлой аграрной деспотической монархией, она оставалась символом величия веры для мусульман всего Среднего Востока и Южной Азии. По признанию российских политиков, по своему влиянию в мусульманском мире, Бухара была второй после Оттоманской Турции. В Индии и Пакистане по сей день сотни знатных фамилий с гордостью носят фамилию «Бухари». По мнению современного пакистанского историка Арифа Хасанхана Ахунзады, большинство пакистанских Бухари считают себя саидами (потомками Пророка Мухаммада), которые в средние века прибыли в Индию из Бухары. Американец Ричард Фрай, в поддержку тезиса о значении Бухары в истории ислама пишет, что Саманидская Бухара (819-999), которая была столицей Ирана и Средней Азии, играла «важную роль в интернационализации ислама как религии и цивилизации». А французский ученый Оливье Руа отмечает, что вплоть до появления русских в Бухаре и Самарканде в ХIХ веке, афганцы предпочитали получать образование в Бухаре, а не в Индии. Добавим, что в Бухару за знаниями ездили также мусульмане России: Кавказа, Сибири, Поволжья и Крыма.
С 1756 по 1920 гг. Бухарой правила узбекская династия мангыт, значение которой ограничивалось собственно Средней Азией, без былого влияния на Хорасан. Тем не менее, административная система, государственное устройство и культурные предпочтения эмирата восходили к иранской традиции Ахеменидов, Сасанидов и Саманидов. На протяжении тысячи лет Бухара, включая заключительный, «узбекский», или пост-чингизидский (с середины XVIII в.) период ее истории, была одним из центров удивительной персо-мусульманской культуры. Среди наиболее выдающихся умов эмирата, живших на рубеже XIX и XX вв., можно назвать историков и просветителей Ахмада Дониша (1827-1897) и Мирзу Мухаммада Абдулазима Сами (1837-1908). Монгольские, тюркские и узбекские эмиры хоть и ощущали себя победителями над таджикским населением, не навязывали ему свою культуру и язык. Более того, они были любителями, спонсорами и знатоками таджикско-персидской классической поэзии; многие, в том числе последние эмиры Абдулахад Хан (1859-1910) и Алим Хан (1880-1944) сами слагали поэмы и оставили воспоминания. Недаром канадский иранист Ричард Фольц назвал тюркских правителей Средней Азии «главными защитниками и популяризаторами иранской цивилизации». Общая религия и культура позволила Бухаре обеспечивать если не гармоничное, то упорядоченное сосуществование таджиков, узбеков, евреев и других населявших ее народов. Парадоксально, но силовой запрет на использование персидского общего языка эмирата, и переход на тюркский в делопроизводстве Бухары ввели не узбеки, а сами персофоны, а именно правительство Бухарской Народной Советской республики (1920-1924). По свидетельству башкира Ахмада Велиди Тогана (1890-1970), оно состояло, за исключением одного узбека – министра обороны, из бухарцев, общавшихся между собой по-таджикски. Запрет на таджикский был введен из принципиальных соображений, так как бухарские модернисты следовали примеру Турции, в которой многие из них получали образование и старались во всем подражать ей. Таджикский язык для них отождествлялся с клерикализмом и консерватизмом.
Так как же получилось, что Бухара – культурное и политическое ядро целого региона и наследница многовековой цивилизации – прекратила свое существование?
Внешние причины
Напомним, что во второй половине XIX века, после непродолжительного и слабого сопротивления русским войскам, Средняя Азия пала. В 1869 г. бухарский эмир стал вассалом российского императора, и Российская империя закрепилась на правом берегу Джайхуна (Аму Дарьи). Вслед за Бухарой пала Хива, а в 1876 г. Кокандское ханство было присоединено к России в качестве Ферганской области Туркестанского генерал-губернаторства. В начале сношения между Бухарой и русской администрацией производились при посредстве Туркестанского генерал-губернатора, имевшего в своем распоряжении чиновника МИД, но затем к Бухарскому двору был назначен императорский политический агент и все дела перешли к нему. Россия не стала присоединять Бухару к империи, главным образом из-за нежелания задеть интересы Англии, которая в свою очередь поступила так же с Афганистаном. Эти два государства-протектората, оставались формально независимым буфером между двумя империями, одно из которых контролировала Россия, другое – Англия.
Если эмиры Бухары находясь под властью царизма 63 года, оказались послушными до раболепия и без формального вхождения в состав империи, то афганцы проявили характер. С 1838 по 1919 гг. они вступали три раза в войну с Англией и не проигрывая ни в одной из них, добились независимости, пообещав при этом Англии и России придерживаться нейтралитета. Когда в 1919 г. Алим Хан предложил афганцам образовать союз для отражения возможной советской агрессии, те ответили вежливым отказом, ограничившись посылкой небольшого воинского контингента для личной охраны эмира. После атаки Красной Армии на Бухару в сентябре 1920 г., эмир Афганистана Аманулла Хан (1892-1960) выразил России протест, но уже в декабре написал письмо В. Ленину с надеждой на сотрудничество и помощь, ни разу не заикнувшись о свержении исламского правления в Бухаре.
Как отнеслась Англия к судьбе Бухары? В 1918-1919 гг. она оказывала эмиру знаки внимания и давала туманные обещания в обмен на демонстрацию Бухарой антироссийских позиций. Это дало основание многим советским историкам полагать, что басмачество и эмир – агенты мирового империализма. Это явное преувеличение. Британия конечно желала всяких неприятностей России, но более всего она опасалась, что в случае падения русской власти в Средней Азии, последняя будет ввергнута в хаос и восстания «фанатичных мусульман», которые могут перекинуться на мусульманские общины Индии, и угрожать самой Англии. Вплоть до самого конца 1920-х гг. эмир кормил басмачей обещаниями помощи Запада. Безрезультатные заигрывания Алим Хана с англичанами вызвали лишь ненависть большевиков и равнодушие, граничащее с раздражением, у афганцев. Тем не менее, Аманулла в 1920-1930-х гг. предоставил убежище Алим Хану и сотням тысяч беженцев и мигрантов из правобережной Средней Азии.
Революция или война?
Главная причина «сентябрьской революции» заключалась в стремлении России восстановить контроль над готовыми заявить после революции 1917 г. о своей независимости, «окраинами», заодно наказав эмира за его намерения добиться поддержки Запада. Первая попытка была предпринята в конце февраля 1918 г., когда Туркестанский Совет Народных Комиссаров (СНК) без оглядки на Москву, по просьбе партии джадидов-младобухарцев во главе с Файзуллой Ходжаевым (1896-1938), решил покончить с эмиратом раз и навсегда. 28 февраля 1918 г. СНК направил своего председателя Федора Колесова в Бухару для переговоров с эмиром. Колесов в ультимативной форме предложил ввести в состав бухарского правительства младобухарцев. Эмир, разумеется, ответил отказом. Тогда, 2 марта красные отряды напали на город Бухару. В ответ эмир собрал огромное войско. По свидетельству очевидца, Мухаммадали Балджувони, бухарцы обратились к эмиру со словами: «Мы не хотим хуррият (революции), прикажи и мы пойдем воевать». Большевистская атака быстро захлебнулась и закончилась поражением нападавших. Вскоре был объявлен «джихад», во время которого многие русские, проживавшие в эмирате (главным образом железнодорожники и пограничники) были подвергнуты избиению. Взбудораженная толпа, подстрекаемая фанатиками, успокоилась лишь после того, как по всей Бухаре вырезали десятки русских.
Удобный случай отомстить бухарцам и эмиру представился лишь спустя два с половиной года, в сентябре 1920 г. К тому времени произошло досадное для России поражение Венгерской народной республики (1918-1919), ослабление революционного движения в Германии, и потеря Прибалтики, которые заставили Советское правительство обратиться к Востоку, с тем, чтобы там реабилитироваться в собственных глазах и перед всем миром.
Стратегически, не Бухара с ее слабой армией, а Индия была главной целью Советской России. В этом смысле Бухарская революция рассматривалась как часть революции мировой, целью которой был Лондон и Париж. Ею руководили большевики-красные командиры из близкого круга Ленина во главе с М. В. Фрунзе, который в июне 1920 г. предлагал создать “маневренный кулак для перенесения района операций в пределы Афганистана”. Напомним, что в политическом словаре России того периода, все что южнее Аму Дарьи было Индией, в которой хозяйничала Англия. Для России и СССР ненавистный Запад начинался сразу за Пянджем.
Второго сентября 1920 г., после разрушительного и жестокого штурма Бухары, Фрунзе, телеграфировал В. И. Ленину: «Пал последний оплот бухарского мракобесия и черносотенства. Над Регистаном победоносно развевается Красное Знамя мировой революции”. Фрунзе был свободен от революционно-романтических иллюзий, свойственных некоторым руководителям Коминтерна, все еще наивно полагавших, что революция – это широкий политический маневр с участием многомиллионных “народных масс”. Революционная армия для штурма Бухары, по его мнению, должна быть рекрутирована из “красноармейцев русской национальности, преимущественно центральных губерний России, наиболее сознательных и революционно настроенных”. Местные силы принимали лишь символические участие в штурме Бухары.
В начале 1921 г., Красная Армия в составе т. н. Гиссарской экспедиции углубилась в Восточную Бухару – в Гиссарскую и Вахшскую долины и далее Куляб, Каратегин и Дарваз, где встретила отчаянное сопротивление т. н. басмачей – пестрого воинства, состоявшего из созданного эмиром ополчения, остатков бухарской армии и племенных формирований. В экспедицию вошли военные историки с целью выяснения шансов на успех индийского похода. Их выводы были неутешительны. Они признавались, что “так называемое басмаческое движение в Восточной Бухаре, да и вообще в Бухаре есть народное революционное восстание против теперешнего правительства, поддерживаемого Советским правительством”.
Естественно, в 1921 г., ни о каких афганской или индийской экспедициях не могло быть и речи. Советские стратеги понимали, что они не могут вторгнуться в Афганистан, имея в своем тылу недружественное население. Поэтому было решено ограничить революционные приобретения в этом регионе Бухарой. Сопротивление бухарцев, таким образом, помимо того, что спасло английское правление от возможной атаки, сыграло не последнюю роль в переориентации советского руководства с первоначально заявленных «интернациональных», классовых позиций на национальные и державные, набиравшие свою силу в течение 1920-х гг., обеспечив тем самым жизнеспособность России, оказавшейся под властью большевиков. Именно в это время российский марксизм-ленинизм стал приобретать окраску государственного национализма. И наконец, «басмачество», с его радикализмом и склонностью к насилию, способствовало политическому развитию отсталого бухарского общества, расколов его на противников и сторонников Советской власти. И те другие стремились определить свои идеалы и предпочтения, чтобы мобилизовать и направить имеющиеся ресурсы на их достижение.
Нельзя не указать еще одну причину захвата Бухары. В сознании европейцев и русских Бухара была сказочно богатой страной. В самом деле, в 1920 г. там были излишки зерна. Немедленно после занятия Душанбе, Гиссара, Курган-Тюбе и Куляба весной 1921 г., военные приступили к заготовкам мяса и зерна для нужд Красной Армии. Так, продовольственные и материальные ресурсы Бухары (включая золото эмира) в 1921-1922 гг. помогли преодолеть Советской России голод и продовольственный кризис.
Отношение бухарских элит: джадидизм
Бухарских джадидов привычно считают реформистским движением мусульманских интеллектуалов. Это было больше культурное движение, чем политическая партия. Политическое ядро джадидов во главе с Ф. Ходжаевым плелось в фарватере политики России, будь она царской, временной или советской. Джадиды не помышляли о свободе и избавления от колониальной зависимости от России. В обществе был консенсус: и эмиры, и нарождающаяся буржуазия связывали свое будущее с Россией. Нежелание портить отношения с Россией привело к тому, что в массовом сознании была прервана связь с великими предшественниками, воспоминания о которых сподвигли бы массы к достижению независимости мирным или насильственным путем. Отсталые узбекские ханства Коканда и Хивы и эмират Бухара, не шли ни в какое сравнение с современными им Оттоманской Турцией, Персией и Китаем, где было сильно стремление к свободе, и где в начале 20 века имели место автохтонные революции. Лозунг «Свобода и Независимость», столь востребованный после Первой Мировой войны и серьезно пошатнувший устои мирового империализма, не был в почете у просвещенных бухарских элит того времени, которые ратовали лишь за модернизацию, прогресс, образование, уклоняясь сугубо политических требований и претензий на власть. Сам эмир, будучи в курсе того, что происходит в Иране и Турции понимал, что Бухаре также не избежать перемен и даже стремился достичь некоего компромисса с джадидами. В апреле 1917 г. он, с согласия Временного правительства России даже решился на принятие «манифеста» с обещанием реформ. Однако муллы не позволили ему сделать это, и с молчаливого согласия эмира подвергли джадидов, в том числе Садриддина Айни (1878-1954), избиению. После этого поражения, бухарские джадиды бегут в Ташкент, под защиту тамошних большевиков, которые никогда не скрывали, что ни за что не станут делить власть с местным населением. Неудивительно, что они не преминули использовать джадидов как «революционный авангард» в упоминавшемся выше «Колесовском походе», а затем и захвате Бухары. В через 20 лет почти все джадиды, поддержавшие Советы, будут подвергнуты репрессиям. Сочувствовавшая джадидам бухарская интеллигенция поддержат Советскую власть и примет активное участие культурном строительстве Узбекистана и Таджикистана.
Во второй половине 1921 г. небольшая часть джадидов, во главе с Усманом Ходжаевым (кузеном Ф. Ходжаева), разочаровавшись в коммунистах, прежде чем бежать в Афганистан и Турцию, без особого успеха пыталась найти общий язык с басмачами.
В целом, бухарцам не удалось создать объединительное национальное или мусульманское движение, альтернативное колониализму и большевизму. Движения за свободу от правления иностранцев, аналогичного индийскому национализму, ставшему достойным ответом британскому колониализму. Призыв джадидов не касался собственно политики, а ограничивался школами, с тем чтобы потеснить уламо и отобрать у них право контролировать учебные программы. Никакого неповиновения власти, не говоря о восстаниях, военных переворотах. Кишлак и базар оставался вне поля их деятельности, а медресе и старые школы с их студентами и муллами, были штабами их противников. Для джадидов, население Бухары было слишком необразованным, чтобы говорить с ним на равных. Признание собственной неполноценности по сравнению с «более развитыми» нациями не могло стать национальной идеей. Оно выглядело капитуляцией, чреватой потерей базовых ценностей и открывало путь для установления внешнего доминирования.
Джадиды, конечно, желали добра народу, но не смогли найти нужный язык, подходящие аргументы и интонацию, чтобы обеспечить поддержку своей программы широкими массами населения. Нужные слова нашлись позже, в середине 1920-х гг., в рамках строительства Советского Таджикистана и подобраны они были С. Айни, сделавшем акцент на эпохе Саманидов, богатой культурной истории Бухары, в частности на классиках персидско-таджикской литературе. Остается сожалеть, что эта и другие идеи не пришли на ум бухарским интеллектуалам раньше. Но, в истории нет сослагательного наклонения.
Заключение
Бухарский эмират являл собой отсталую полуколонию России, с реакционным режимом, проводившим непопулярную внутреннюю и внешнюю политику. Ликвидация деспотии, потерявшей способность саморазвития в стремительно начавшемся ХХ веке, и включение этого придатка царской России в состав уже Советской России, в глазах окружающего мира, выглядело делом хоть и чрезмерно жестоким, но неизбежным. Не зря все крупные державы, к которым обращался Алим Хан, реагировали на падение эмирата одинаково – никак. В их сознании крепко засела мысль, что Бухара – это российская собственность.
Возможно, Бухару нужно было сообща защитить и сохранить. Ведь халат хоть и старый, при желании можно почистить, перелицевать и снова надеть. Или повесить на стену. Потому что это отцовский халат, доставшийся ему от деда. Поскольку для таджиков, узбеков, евреев, туркменов, иранцев, цыган-джуги, афганцев, индусов и др. Бухара была общим домом, большим космополитичным городом, с гомогенной культурой, единой политической надстройкой, и безусловно легитимным государственным образованием. Бухара, как и Хива, и даже более поздний топоним «Туркестан», могли с успехом продолжать свою историю, подобно Армении, Грузии, являвшимися такими же древними государствами как Бухара.
Революция насильственным путем изъяла Бухару из словаря международных отношений, прервав её многовековую государственную традицию. Она уронила ее значение как центра религии. После падения Бухары и национального размежевания таджикам и другим народам Бухары пришлось начинать свою государственную историю заново, в рамках национализма. В советское время историография таджиков и узбеков часто «накладывалась» друг на друга, порождая обиды и жесткие конфликты интерпретации. Культурные потери от падения Бухары очевидны. Таджикистан, в административных границах очерченных в 1924-1929 гг., оказался на периферии культурного, политического и экономического пространства, сердцевиной которого была Бухара. В 1924 г. в республике не было ни одного города, который можно объявить столицей. Между тем, таджики издревле составляли большинство городского населения Средней Азии. В первые десятилетия Советской власти тысячи образованных бухарцев, самаркандцев, других выходцев таджикоязычных регионов Узбекистана, оставив насиженные места, перебрались через горные перевалы в далекий Душанбе, чтобы буквально на пустом месте создавать ставший им родным Таджикистан. Среди них – государственные деятели, писатели, учёные, люди искусства: А. Мухиддинов (1892-1934), С. Айни, С. Улуг-заде (1911-1997), С.У. Умаров (1908-1964), Асли Бурханов (1915-1997) и многие другие. Между тем, в Советский период сама Бухара перестала быть центром притяжения таджиков, а язык её, лишенный поддержки государства, и оторванный от Таджикистана, превратился в локальный жаргон.
Сто лет назад бухарцы не смогли объединить усилия и отстоять свою родину. Помешали нехватка ответственности, национальной гордости, энергии. Эта незрелость политической культуры продолжилась и в следующих поколениях. Подобно тому как в ноябре 1917 г. Советская власть в Ташкент пришла по телеграфу, к таджикам свобода пришла по телевизору. Пришла не потому, что ее добивались, а потому, что Россия не имела ни ресурсов, ни мотивации удерживать далее завоеванный ею сто лет назад плацдарм на подступах к желанной Индии.
Источник:https://rus.ozodi.org/
