В эти дни в Таджикистане, США и Израиле отметят 100-летие со дня рождения выдающегося таджикского режиссера, актера и сценариста, основоположника таджикского кинематографа, Сталинской премии третьей степени, лауреата Государственной премии Таджикской ССР имени А. Рудаки, члена Союза кинематографистов СССР, народного артиста Таджикистана Бенсиона (Бориса) Ариевича (Алексеевича) Кимягарова (1920-1979).
Когда думаешь о Бенсионе Ариевиче, вспоминаются слова великого Фирдоуси: «И тот, в ком светоч разума горит, дурных деяний в мире не свершит». Да, деяния его неизменно были благородными, под стать его огромному художественному таланту и его покоряющей яркости мыслителя.
Для моего поколения, тех, кто родились в эпоху «оттепели», имя Бенсиона Кимягарова, вместе с нашим восприятием полетов спутников, эры космонавтики, расцвета национального кинематографа и искусства в целом на просторах советских республик Центральной Азии, – имя это символизировало понятие моей собственной идентичности и рождало гордость за человека, уроженца еврейского квартала «Восток» Самарканда, прорвавшегося к свой мечте.
Появление когорты талантливых деятелей в искусстве было подготовлено предыдущим поколением сформировавшейся бухарско-еврейской буржуазии конца 19-го и начала 20-го веков, подготовившим почву для того, чтобы дать своим детям хорошее образование и развить их профессиональные навыки.
И, несмотря на трудности первых лет советской власти, репатриацию в Эрец Исраэль, террор 20-х и 30-х годов – вопреки всем сложностям и препонам, молодые инициативные люди – представители нашего народа смогли пробиться наверх, благодаря их яркому таланту, который невозможно было не заметить, не признать. Это композиторы Манас Левиев, Соломон Юдаков, Яков Сабзанов, деятели литературы Мордехай Бачаев (Мухиб), Юнатан Кураев (Коргар), Арон Шаламаев, Ицхак Мавашев, Эмануэль Муллокандов, Ильяс Маллаев; хореографы и танцоры Исахар и Маргарита Акиловы, Малика (Мазол) Калонтарова, артисты Залмон и Авнер Муллокандовы, Рена Галибова, Сасон Биньяминов, Рафаэль Толмасов, Шоиста Муллоджанова, Мухаббат Шамаева, Эсон Кандов, актеры театра и кино Марьям Якубова, Светлана Норбаева, Михаил Аронбаев, Борис Мордухаев (Ташкентский), художники Эмануэль Калантаров, Давид Ильябаев, Абар Пилосов, музыковед Зоя Таджикова, ставшие яркими примерами активного присутствия бухарских евреев в новых жанрах профессионального искусства на самой высокой планке, отмеченной критиками и признанной правительством СССР.
Мы ими гордились, стремились подняться до их высот, зная, что им пришлось преодолеть, чтобы пройти сита сложнейшей системы фильтрации, существовавшей для евреев в той стране. Но разве их славу определяло только звание? Талант, мастерство, упорство… и, конечно же, мазал, удача!
* * *
Мне было 15 лет, когда в только открывшемся широкоформатном кинотеатре «Навои» я с папой пошел на фильм «Сказание о Рустаме». Мне 15 лет, папе 51. Мне запомнилась эта комбинация цифр, зеркально отражающих друг друга. Увиденное масштабное полотно, которое, как я позже понял, выполнено с голливудским размахом, произвело на меня, учащегося первого курса музыкального училища, мощное впечатление. Ничего подобного я до этого не видел: буйства красок, массовки, красивых (не по европейским, а по нашим, восточным, стандартам) советских актеров и актрис.
На моего отца, историка по своему первому образованию, в прошлом, до репрессии, директора средней школы в Ахангаране (Ургут), большого знатока восточной поэзии, все пространство воображения заняли сюжет и цитаты из любимого им поэта Фирдоуси. Мы вышли с кинотеатра, каждый по-своему взволнованный, и молча направились домой по Восточной улице.
Первым прервал затянувшуюся паузу отец:
– Мы учились с ним вместе, в Коканде….
– С кем, – перепросил я его.
– С Бенсионом Кимягаровым…
– Актером?
– Нет, режиссером этого фильма. В Коканде находился еврейский педагогический техникум. И мы вместе с группой юных самаркандцев, отправились в Коканд, чтобы поступить туда, и стать учителями для бухарско-еврейских школ в Самарканде, Ташкенте, Шахрисабзе, Бухаре, Коканде…
Папа поделился, что в годы учебы, в 1934—1936 годах, Бенсион ярко проявил себя не только в учебе, но и в местном Театре юного зрителя (ТЮЗ).
– Мы с удовольствием смотрели его спектакли. Он родился в Самарканде, но потом его родители переехали в Сталинабад, и встретился я с ним снова в Коканде… Нам надо было тогда уехать в Сталинабад или Ташкент… – продолжил папа, думая о чем-то своем…
Помню, что с того времени стал запоминать имена режиссеров, сценаристов, художников фильмов, и среди них первым для меня оказался друг моего отца Бенсион (Борис) Ариевич (Алексеевич) Кимягаров. Этот очерк посвящается ему.
* * *
В 1973 году дочь Мурдахая Ниязова Сусанна вышла замуж за племянника Бенсиона Ариевича, молодого ученого-биолога Давида Ильясова. Начался свадебный вечер, рассадили чинно всех гостей: кудо – справа, хозяева-родственники – слева, звучала музыка. Во двор вошли двое плотно сложенных, крепких и красивых, не по свадебному одетых мужчин, один постарше, другой помоложе – и все вокруг всполошились.
– Дядя Боря, дядя Боря приехал! – радостно воскликнули племянники и бросились на шею старшему гостю, стали быстро продвигать его к центру застолья, на самое почетное место. Тот, кто был помоложе, сконфузился, сразу же отошел в сторонку и присел сбоку от меня.
— Это же Рустам из фильма, – осенило меня, – сам Бибо Ватаев! К этому времени вышел второй фильм, «Рустам и Сухроб», и имя замечательного осетинского актера театра и кино было известно всей стране. Об этой встрече с ним, напишу как-нибудь отдельно, а сейчас перейду к нашему главному герою, Бенсиону Ариевичу, который встретился с моим отцом, другом юности через много лет. Разные по своей харизме и направленности люди – скромный, стеснительный от природы мой папа и привыкший к публичности, лидерству режиссер – сразу прониклись друг другом, почувствовали свою общность, возвратились в молодость.
– А это твой сын? – спросил Бенсион Ариевич моего отца и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Похож, как похож! Историком будешь, как папа?
– Музыкантом… музыковедом, – сказал я, глядя в глаза Бенсиону Ариевичу, казавшемуся мне в те минуты небожителем.
– Ну, молодец, учись сынок, вот я тоже учился на педагога с отцом, а время изменилось, стал режиссёром, а папа в торговле проявил себя. Да, Борис? Но знания пригодились!
– Так оно и есть, – отец кивнул головой.
Это была первая и последняя моя встреча с великим человеком, творчество которого всегда являлось для меня источником гордости и вдохновения.
* * *
Зоя Залмановна Кимягарова была первой, кому я доверил свои планы о праздновании юбилея ее именитого родственника – двоюродного брата её отца, директора самаркандской школы №26 Залмана Абаевича. Она была рада и благодарна, что вспомнят достойного человека. Через неделю принесла, с разрешения своей родственницы, изданную в Москве в 1970 году авторскую брошюру Бориса Алексеевича Кимягарова «Дорога уходит в горы». На ней автограф автора: «Дорогому Алиму! В знак искреннего уважения. Борис».
Я окунулся в личные воспоминания Б.А. Кимяргарова, который, несмотря на то, что прожил в Самарканде всего 9 лет, часто приезжал туда, к своим многочисленным родственникам, и всегда вспоминал об этом городе с большой любовью и восхищением, считая его источником своего творческого вдохновения:
«Детство мое прошло в Самарканде. В те далекие годы я еще не понимал, что этот удивительный город весь пронизан искусством… Я, конечно, любил свой город. Любил его роскошные базары с грудами овощей и пестрыми шерстяными мешками для пшеницы и риса, любил толпу на улицах – шумную, говорливую и нарядную… В то время большие улицы города состояли сплошь из лавок кустарей. Здесь делали большие деревянные гребни «шона», расписные люльки «гвора», паяли кумганы, ткали отделочную тесьму, сшивали железными скобками разбитые чайники, пиалы. И было в Самарканде множество чайхан… куда ходили главным образом ради приятной беседы, обмена новостями, и чтобы послушать пение. Каждая чайхана имела своих постоянных посетителей и своих певцов… сюда приезжали послушать их из Ташкента, Бухары, Пенджикента. Их имена не забыты и поныне: Домулла Азиз (Ходжа Абудлазиз Расулов. – Н.Р.), Мулло Туйчи, династии Муллкоандовых, Толмасовых, Аминовых. Это были не только замечательнее исполнители, но и непревзойденные знатоки таджикской и узбекской поэзии, певшие на стихи Рудаки, Саади, Хафиза, Хайяма, Джами, Навои…
Отец по вечером нередко брал меня с собой в чайхану, и это был первый увиденный мною театр, в котором сочетались слово и музыка, декоративное оформление и световые эффекты».
С Самаркандом связаны были первые театральные впечатления будущего кинорежиссера.
«Мне кажется, никогда театр не был пронизан таким боевым, поистине революционным духом, как в те годы, – пишет с восторгом Кимягаров. – Он нес в себе революционный заряд и порой открыто провозглашал со сцены революционные призывы. Трудовой люд Самарканда шел в театр, как в своеобразный университет. Театр агитировал, учил, показывал пример.
Жили Кимягаровы возле большого парка, там находился театр им. Хамзы. На его сцене выступали Кори Якубов, Халима Насырова, Мукаррам Тургунбаева, Тамара Ханум, Али Ардобус, Аброр Хидоятов, ставшие впоследствии выдающимися мастерами сцены.
– Надо сказать, что играть на сцене в то время было действительно небезопасно, даже для мужчин, – отмечал режиссер. – Сказывались предрассудки, в силу которых к актерам относились с презрением, как к существам низким и нечистым. Мой отец тоже не одобрял появления в городе театра, и я посещал его тайком. Театр притягивал меня, словно магнит, и, чтобы посмотреть спектакль, я помогал расклеивать афиши, таскал рекламные щиты, а случилось, даже принимал участие в массовых сценах. Тогда появились первые Дома культуры. Один из них открылся недалеко от нашего дома. Там был кружок под названием «Синяя блуза», где я встретился с замечательным композитором Манасом Левиевым».
Потом – Сталинабад, Москва, Эйзентштейн, Душанбе, первые фильмы в родной студии «Таджикфильм», республиканская, всесоюзная и всемирная слава талантливого самаркандца, ставшего в ряд основоположников национальных кинематографий в республиках Средней Азии и Казахстана (надеюсь издать отдельно брошюру Бенсиона Ариевича, так как она давно стала библиографической редкостью).
Как человек, представляющий культуру своего народа, хочу обратить внимание на известный факт генетической связи между еврейско-персидской и бухарско-еврейской литературой (в частности поэзией), которая до конца 19 века была общей для евреев Ирана, Бухары и Туркестана. Ее основоположником и самым крупным еврейско-персидским поэтом считается Шахин, автор цикла героико-эпических поэм на библейские сюжеты. Наиболее монументальной является первая из них — «Мусанаме» («Книга Моисея», 1326), поэтическое изложение жизни Моисея. Придерживаясь весьма близко текста книги Исход и ряда глав из книг Левит, Числа и Второзаконие, Шахин вводит в поэму также материал, почерпнутый из Агады и мидрашей.
По образной системе поэма близка «Шахнаме» («Книга царей») основоположника персидского героического эпоса Абу-л-Касима Фирдоуси, традициям которого Шахин, несомненно, следовал. В поэме «Ардаширнаме» («Книга Ардашира», 1332?) сюжет свитка Эсфири переплетен с мотивами персидского героического эпоса. Шахин отождествляет Ахашвероша Библии с Ардаширом Бахманом, одним из мифических героев «Шахнаме», и превращает Эсфирь в жену Ардашира и мать Кира (фрагмент из Википедии, раздел «Персидско-еврейская поэзия»).
В поколении, к которому принадлежал Кимягаров, каждому бухарскому еврею Самарканда или Бухары, было известно, что почти все сказки и легенды своими корнями уходили в Тору или Иран, который был колыбелью национальной идентичности евреев мизрахи. Поэтому интерес Кимягарова к творчеству великого Фирдоуси был естественен, как и для многих таджиков в целом. Он был частью этого народа, жил в его окружении в родном Самарканде и Душанбе.
Приведу также интересные воспоминанием о встрече с художником Шавкатом Абдусалямовым в Москве в 2017 году. Абудсалямов – один из выдающихся узбекских художников и актеров, сценографов, режиссеров кино, который работал в качестве художника-постановщика всех трех фильмов Бориса Кимягарова: «Сказание о Рустаме», «Рустам и Сухраб» и «Сказание о Суявуше». В его мастерской я смог увидеть в подлиннике все эскизы работ замечательного мастера.
– Кимягаров был человеком романтичным, и он дополнял в моем представлении тех евреев, с которыми я общался в Коканде, – сказал мне он, показывая свои эскизы, которые поразили меня своеобразным взглядом на историю таджиков доисламского периода, волшебством и свежестью красок, и смелыми композиционными находками. – Работать в течение пяти-шести лет с одной группой постановщиков фильма непросто. Но Борис Алексеевич правильно поставил весь творческий процесс, и каждый из нас, участников большой съемочной группы, смог достаточно точно реализовать свой потенциал.
* * *
Бориса Кимягарова уважали в народе, но был парадокс: в его фильмах не значатся актеры из числа его соплеменников, а ведь они были и блистали со сцен театра Лухути, оперного тетра им. С.Айни. Но Светлана Норбаева стала исключением. Может быть оттого, что была метиской и значилась во всех документах узбечкой Ойдин Норбаевой. Она играла и в других фильмах Кимягарова, например «Как велит сердце».
Во время съемок фильмов о Рустаме, она вышла замуж за осетинского актера Бобо Ватаева и родила сына Заурбека Ватаева, который стал, как и её первый сын Джаник Файзиев, кинорежиссером.
В личной жизни Борис Кимягаров был счастлив в браке с девушкой ашкенази Анной Митхайловной, которая ради него бросила личную карьеру врача, и полностью посвятила свою жизнь ему, помогая во всем, чтобы ему комфортно творилось.
Бенсион Кимягаров скончался на 59-м году жизни, в 1979 году, во время операции, которую провел известный хирург, доктор медицинских наук профессор Юно Датхаев. Выбор хирурга был предопределен самим режиссером, и все должно было пройти удачно. Но анестезиологом не была учтена правильная дозировка лекарства. Режиссер скончался на операционном столе.
Елизавета Кимягарова, дочь режиссера, в своем интервью Радио Свобода неоднократно подчёркивала: с каждым годом она всё больше сомневается, что он ушел своей смертью; вероятно, увеличение дозы было преднамеренным.
Похоронили Бориса Алексеевича Кимягарова 14 апреля 1979 года, на самом престижном, коммунистическом участке душанбинского кладбища. Неподалеку от него покоится его соплеменница из Бухары, академик Сороджон Юсупова. Оба они сделали много для развития современного Таджикистана.
Постановлением Совета Министров Таджикской ССР № 19 от 30 января 1981 года «Об увековечивании памяти» имя Б.А. Кимягарова носит Дом кино Союза кинематографистов Таджикистана. У входа в Душанбинскую студию телевидения установлен памятный обелиск, посвященный великому таджикскому режиссеру, народному артисту Таджикской ССР, лауреату Государственной премии Борису Кимягарову.
В Израиле живут его дочь режиссер Елизавета Кимягарова, внуки, правнуки. Дочь, давая интервью «Радио Свобода», назвала своего отца «лучшим папой в мире».
* * *
В нынешнем году Конгресс бухарских евреев США и Канады, Фонд имени Ицхака Мавашева – Институт по изучению наследия бухарских евреев в диаспоре, Союз бухарско-еврейских писателей, поэтов и журналистов намеревались организовать международный фестиваль, посвященный 100-летию со дня рождения Бориса Кимягарова, провести конференцию, а также показать новые документальные фильмы о жизни бухарских евреев. Но не сложилось. Также предполагалось участие делегации КБЕ США и Канады в юбилейных торжествах в Душанбе, которые были намечены на 30 сентября 2020 года. Однако и там пандемия коронавируса, поэтому они отложены на другие сроки.
Верю, что все задуманное осуществим, что имя и творчество выдающегося сына Таджикистана, талантливого режиссера Бенсиона (Бориса) Ариевича (Алексеевича) Кимягарова, который творил у истоков таджикского кинематографа, будет сохранено навечно в истории культуры республики и в памяти народной.
Рафаэль Некталов
