В квартале Восток на Махалле бухарские евреи жили скученно. Стукачей хватало, поэтому перенесли “Мелавэ малка” на воскресенье. На улице Динауской была синагога “Гумбаз”, а прямо через дорогу жил реб Хизкия Кайков, раввин Самарканда, большой мудрец. В молодости он жил в Москве. Когда Ребе Раяц был в Малаховке, он был на йехидес у Ребе, ученик и друг реб Симхи Городецкого. Реб Хизкия надевал две пары тфилин вместе как сефардский еврей. Ко всему он был софером стам, его мезузы он писал шрифтом Алтер Ребе. По воскресеньям приходила молодежь, с которой реб Хизкия учил хасидут. А потом приходили друзья реб Хизкии – реб Авроѓом Борухов и Авнер Леваев. Там накрывали стол по гостеприимству бухарских евреев. Была “Мелавэ малка”. Здесь реб Хизкия разрешал себе много учить, рассказывать и делать фарбренген. В книгах Якова Лернера и Ѓилеля Зальцмана о Самарканде рассказывается, как на фарбренген пришел реб Рефоэл Худайдатов. За этим столом на “Мелавэ малка” много вопросов решалось, давалось много цдоке.
Одновременно с хедером я учился в известной бухарско-еврейской школе №26 на Восточной улице. Школа была семилетняя. В основном обучение велось на бухарском языке, но было семь классов, в которых обучение велось на русском языке. Класс, в котором я учился, состоял из 42-х учеников. Директором этой школы был Кимягаров Залман Абаевич – потомок известной в Средней Азии фамилии Кимягаровых.
Русский язык и литературу нам преподавала Краснова Людмила Викторовна. Людмила Викторовна знала, что я отсутствую по субботам, а потом приношу справку от врача о том, что я болел. Мои справки были настоящими. Начиная с воскресенья я думал, что я скажу на следующую субботу в школе, и с каждым приближающимся днем к субботе головные боли мои усиливались. В пятницу боли достигали апогея. Тогда я ходил к доктору Юсуповой, и она мне давала “лекарство” – справку, что я болен.
Людмила Викторовна преподавала у нас литературу в четверги в субботу. И потому литературу я посещал только один раз в неделю. Однажды в четверг после окончания урока литературы Людмила Викторовна вежливо обратилась ко мне: “Яшенька, останься на несколько минут после уроков”. Я, конечно, остался и с большим любопытством ждал, что она мне скажет. Я ожидал ее около учительской. Когда она вышла, мы отошли в безопасное место, где нас никто не мог услышать, и она сказала мне: “Решили арестовать твоего папу, если ты в эту субботу, то есть послезавтра, не придешь в школу. Поэтому я прошу тебя, приди, и ты будешь только сидеть, и ничего тебе не надо будет делать”.
После долгих споров между отцом и матерью (папа не хотел, чтобы я в такой облегченной форме нарушил субботу, а мама не хотела, чтобы папа оказался за решеткой) я решил, что мама права, и пришел в школу в ту субботу. Я ничего не принес с собой. В субботу у нас запрещено переносить что-либо из одного ведомства в другое.
Урок начался. Людмила Викторовна попросила сидящих в классе записать слова Пушкина, которые были напечатаны на всех тетрадках. Весь класс писал, а я, сидя на самой задней парте, внимательно смотрел на доску, но там ничего не было написано. Все писали: “И долго буду тем любезен я народу…”. Вдруг один парень по имени Вова Нетребко демонстративно положил ручку. На вопрос Людмилы Викторовны, что ему не хватает (кончились чернила, поломалось перо или кончилась тетрадь), он заявил, показывая на меня: “Когда этот поп начнет писать, и я буду писать”. Весь класс последовал его примеру, кроме одной девочки по имени Израилова Эся, которая не присоединилась к этому бунту. Сейчас она живет в Израиле и, может быть, помнит об этом случае.
У учительницы не было выбора, и она отправилась к руководству. Когда я услыхал приближающиеся скрипящие шаги за стенкой класса, я выпрыгнул из окна, со второго этажа. В результате я поломал правую руку и был очень счастлив, что шесть недель меня никто не будет заставлять писать в субботний день.
Другой чудесный случай, связанный с проблемой соблюдения субботы в школе, произошел в один из воскресных дней 1948 года, когда мне было восемь лет. Я проходил мимо моего любимого хауза на Ширабадской улице, но при всей своей любви к хаузу я прошел на этот раз мимо ныряющих туда ребят и повернул на перпендикулярную к Ширабадской улицу в глубокой задумчивости. Проблема состояла в том, что я не знал, что мне ответить завтра утром в понедельник, почему меня не было в школе в субботу. В прошлый понедельник мне торжественно обещали: “Если не придешь в следующую субботу, твой папа будет в тюрьме”.
Вдруг меня останавливает человек с белой бородой и строго спрашивает: “Почему ты такой угрюмый?”. Сначала я боялся раскрыть ему свою проблему, но потом, посмотрев на его священное лицо, рассказал ему всю правду. Этим человеком оказался раби Рефоэл Худойдатов. Он взял меня за руку и повел в дом ашкеназского раввина.
В этом доме сидело высшее еврейское подпольное руководство города, состоявшее из четырех человек: официальный раввин Самарканда Марьяновский Шмарьяѓу, прибывший из Кременчуга; раби Рахмиэль Ходош; раби Элияѓу Левин – Паричер из местечка Парич; раби Борух Духман, известный хасид; а также р. Хизкия Кайков и р. Авраѓам Борухов.
Когда мы зашли, рав Худойдатов начал очень возбужденно рассказывать о моей проблеме. Они принесли тарелку с разными видами еды, чтобы проверить, знаю ли я, на что надо сначала благословлять. Я, конечно, благословил в правильном порядке. Тогда рав Шмарьяѓу сказал, что займется моим вопросом. Утром я пошел в школу, и никто ни о чем меня не спросил.
Для решения моей проблемы раввины пригласили Йосефа Шифа, который управлял промышленностью Самарканда, и попросили помочь. Тот вызвал директора школы и договорился с ним, чтобы меня не трогали.
