Недавно съемочная группа итальянского телевидения попросила меня объяснить, как Тель-Авив стал одним из самых привлекательных городов Средиземноморья.
Мы находились в парке железнодорожной станции на юге города – территории, о существовании которой почти никто не знал, пока благодаря реставрации горожан туда не начало тянуть, как магнитом. Я почесал голову и попытался придумать ответ. Мои собеседники были из Рима, Вечного города, где плотность архитектурных шедевров на квадратный километр – самая высокая в мире. И все же они удивленно оглядывались вокруг, как будто никогда не видели такой жемчужины.
“Видимо, это и есть притягательная сила Тель-Авива”, – подумал я про себя. Здесь нет ничего по-настоящему красивого или особенного. Когда я показываю иностранным гостям город, я не обнаруживаю ни одного памятника, которым можно было бы гордиться. А если они и есть, то их трудно найти. Памятник Ицхаку Рабину спрятан рядом с парковкой; фонтан на площади Дизенгоф, возможно, очарователен, но в пародийном смысле; башни Центра Азриэли –геометрические объекты, воткнутые в сердце шумного грязного района. Короче говоря, никто не приезжает в Тель-Авив, чтобы на что-либо посмотреть. Может быть, наоборот.
В Тель-Авиве не на что смотреть, но это «не на что» порождает ощущение легкости и свободы. Этот эффект – не тель-авивское изобретение. Он существует, хотя и в другой форме, в других городах, например, в Берлине.
Что на рубеже XXI века превратило Берлин в яркий центр всеобщего притяжения? Больше, чем что-либо другое – пустое пространство. Берлин никогда не был красив, как Париж, или космополитичен, как Лондон. Правда, в начале ХХ века он пережил урбанистический расцвет, и в нем есть несколько музеев и три оперных театра.
Но в основе своей он остается относительно новым городом без глубокой исторической традиции. Это искусственная столица, которую бранденбургские князья построили на окраинах темного севера. «Заросший военный лагерь» – такой вердикт вынес ему историк А. Дж. П. Тейлор. За минувшее столетие город накопил много прошлого, но прошлое, как известно, прошло.
Берлин – это дыра, пусть и в положительном смысле, потому что в нужный момент этот недостаток превратился в преимущество. В начале 1990-х годов, после распада Восточной Германии, в восточной части города находились тысячи разрушенных зданий, пустых квартир и строений, в которых размещались более несуществующие государственные предприятия. Целые кварталы стояли заброшенными. Город изобиловал неиспользуемыми площадями.
Эти пространства заполняли сквоттеры – захватчики, выступающие против истеблишмента. Заброшенные бункеры становились галереями, оставленные электростанции превращались в ночные клубы. Но что еще важнее, именно пустующее пространство позволило сохранить стоимость жилья более скромной, чем в любом другом западноевропейском мегаполисе. Голодные художники и молодые люди, которые оказались вытесненными из других мест сытой Европы, стекались в Берлин и создавали оживленную городскую сцену.
Тель-Авив, напротив, мог похвалиться иным видом пустоты. В стране, отягощенной слоями религиозного и исторического смысла, он воплощал своим существованием отсутствие тяжести и святости. Простые белые здания, ставшие функциональными домами для рабочих, создавали ощущение воздушности. В последние десятилетия ХХ века, когда Израиль стал еще более религиозным, Тель-Авив преодолел это и взлетел благодаря своей легкости. Пустота притягивала всех, кто отшатнулся от тяжелого груза традиций и национальных чувств. С этой точки зрения термин «пустой вагон», который используют в качестве уничижительного по отношению к светским людям, не обязательно является негативным; пустота необходима для того, чтобы обеспечить движение.
Таким образом, пустота становится привлекательной. Отсутствие порождает томление. Тель-Авив стал гедонистическим лагерем беженцев для находящейся под угрозой светской буржуазии, которая собралась со всех уголков страны на берегах Средиземного моря. Они ищут не то, что есть у города, а то, чего у него нет или есть в очень малом количестве: религиозные, ультраортодоксы, бедняки.
Окостенение
Но города, построенные на пустом месте, играют в опасную игру. Так произошло в Берлине, который чуть более чем за десять лет превратился из недорогого, спокойного места в золотое дно недвижимости. Панков вытеснили хипстеры, которых в свою очередь вытеснили яппи, работающие в сфере высоких технологий. Наводящие ужас инвестиционные компании приобрели целые городские районы. Цены в таких рабочих кварталах, как Нойкёльн и Кройцберг, удвоились всего за несколько лет. Все хотят жить в сердце молодого и жизнеспособного центра. Но как только «все» приехали, сердце окостенело.
И вот однажды новые жители Берлина открыли глаза, посмотрели вокруг и спросили себя: что на самом деле есть у этого города? И ответом снова было «ничего». Но на этот раз это «ничего» стоило дорого. Квартиры в заброшенных районах продают по непомерно высоким ценам благодаря «молодой, яркой сцене», которую обещают покупателям. Но эта сцена становится все менее молодой и менее яркой. Это верно, как для Берлина, так и для Тель-Авива, который в последние годы прогибается под своей привлекательностью. Он стал слишком дорогим для своей несущественности.
Дело в том, что стратегия пустоты подходит для полного жизни, динамичного города, но не для города, пресыщенного и задыхающегося от денег. Муниципалитет Тель-Авива может прорыть туннели, по которым ежедневно будут передвигаться миллионы людей, но все это лишь подчеркнет то, чего здесь нет. В Риме, в конце концов, есть Пантеон и Сикстинская капелла, в Париже – площадь Согласия и Люксембургский сад. В Тель-Авиве есть… площадь Гивон. От города рабочих, который был построен, как говорится в песне, «из пены волны и облака», осталась в основном пена. Очень дорогая пена.
Офри Илани, Источник: «ХаАрец», Orbita.co.il
На снимке: площадь Гивон в Тель-Авиве. Фото: Хадас Паруш
