В наше время люди искренне считают, что их массового протеста достаточно, чтобы изменить ситуацию. Но много лет назад диссидент Сергей Ковалев говорил о том, что несогласные 60-70 годов XX века подписывали письма и выходили на демонстрации, не рассчитывая на эффективность этих действий. «Мы не могли иначе. И кто бы ни сказал мне году в восьмидесятом (Ковалев был в лагере в это время), что в течение ближайших десяти лет многое изменится — я бы не поверил …».
— Мы часто думаем, что эти два фактора должны сойтись: уже невмоготу, и есть достаточно смелых людей. А если уже совсем кошмар, но люди еще не протестуют, — значит, трусоваты. Или наоборот: люди смелые, но, возможно, еще не переполнилась чаша терпения, — комментирует ситуацию «Деталям» Григорий Юдин — социолог, профессор высшей школы социальных и экономических наук, участник протестов в России. Он был задержан на антиправительственной акции 24 февраля, избит до потери сознания, к нему не пустили скорую помощь. — Однако вся эта теория не имеет никакого отношения к реальности, потому что политическое действие обусловлено не какими-то такими внутренними убеждениями, а возможностями для этого действия.
Когда появляются возможности для действий, люди начинают по-другому оценивать ситуацию. Когда возникает понятная перспектива действия, то люди начинают вдруг проявлять невиданную смелость. Оказывается, что им поперек горла то, что вчера еще они могли терпеть. Проблема не в том, что люди слишком трусливы… Причем я не говорю, что люди ]в массе своей] на самом деле смелые – скорее, наверное, наоборот, — просто проблема не в них, а в том, что возможность действовать заблокирована.
Почему во Франции многие вещи могут выплеснуться в события серьезного масштаба? Сейчас, например, попытка провести пенсионную реформу способна стать триггером для них. Потому что структурные причины, есть возможность действия, есть культура протеста. Причем французская полиция довольно жестока. Людей бьют, их сажают. Но они все равно выходят на улицу. Почему? Потому что сама возможность этого не заблокирована. Да, имеет цену, но — не заблокирована!
И главное, что она имеет историю успеха. У «Желтых жилетов» не могло быть какого-то тотального успеха, потому что там не было никакого внятного требования — но локальные успехи были, вплоть до созыва Макроном ассамблеи для обсуждения основных проблем страны.
А, например, в Белоруссии совершенно другая ситуация. Но и там протест начался, когда люди увидели возможность для окошка, в которое можно пытаться выпрыгнуть. Появилась возможность для коллективных действий, и возникла мысль: если мы сейчас создадим давление на систему, такое давление может ее обрушить. Это был вполне понятный рациональный расчет. Нужно было совершать конкретные действия: подписываться за кандидата и поддерживать его. Что в Беларуси, собственно, и делали.
Всех этих возможностей не было до сих пор в России — но между тем, там крупные протесты прошли в 2021 году.
Когда появится следующая возможность для действия, тогда и будет следующий протест. Есть структурная теория массовых движений. Возможно, какие-то структурные параметры поменяются.
— В Иране ситуация давно зрела. Но ситуация зреет во многих странах, и более чем созрела в России — там достаточный протестный потенциал, — говорит Юдин. – У систем России и Ирана очень много общего. Молодежь просто воет от происходящего, потому что это все чудовищно устарело. В Иране потенциал появился давно, но сейчас возникли некоторые структурные изменения: конкуренция за пост президента на последних выборах была фактически уничтожена. И в Иране люди поняли, что дело идет, очевидно, к передаче власти. Рахбар (верховный лидер Ирана) стареет, ситуация зашаталась, и если сейчас не вмешаться, дальше может быть поздно.
Немножко похоже на то, что было на Украине в 2014-м году, где люди поняли, что, если сейчас не встать, то потом не разгребешь. И вовремя встали. Иранцы пытаются делать то же самое. Но, конечно, ресурсов у репрессивного аппарата в Иране гораздо больше. Глубоко сочувствую и восхищаюсь мужеством, которое демонстрируют женщины и мужчины в Иране. Но все происходит не просто потому, что иранцы крайне смелы, а еще и потому, что возникла структурная возможность протеста.
— Сопротивляемость авторитарных режимов в последнее время оказалась колоссальной, — отмечает Колесников. — Сколько было протестов в Венесуэле? Режим стоит. То же в Иране. Режимы не собираются сдаваться, никто не намерен уступать — продолжают давить, невзирая на моральные и правовые нормы.
Это феномен общий, общемировой. Но разные политические культуры проявляют себя неожиданным образом. Когда началась частичная мобилизация, протесты прошли в Москве, Петербурге, Якутии и Дагестане. И нигде больше. Я спрашивал у одного своего коллеги в Северной Осетии: что у вас? Он сказал, цитируя известный советский фильм, — «это не для нашего района».
Разные политические культуры. Люди по-разному слушаются или не слушаются власти. Это тоже фактор, который не учитывается. Кто мог предсказать хабаровский протест (в защиту экс-губернатора Сергея Фургала, против которого завели уголовное дело, в 2020 году – прим. «Детали»)? В свободной стране нет препятствий, чтобы выходить на улицу, и нет страхов. В России в перестройку многомиллионные митинги были после того, как сверху их разрешили (и мы знаем, кто). К сожалению, перемены начинаются если не всегда сверху, то, по крайней мере, в гармонии запроса снизу и отклика сверху.
Нателла Болтянская, Источник: https://detaly.co.il/, «Детали»,На фото: демонстрация против реформ ультра-правого правительства. Тель-Авив, 21.1.2023. AP Photo/ Tsafrir Abayov
