Враждебная позиция советских властей к Израилю, начиная с 1970-х годов, особенно после Шестидневной войны, резко изменила к худшему отношение к еврейской национальности в Таджикистане, Узбекистане. Разумеется, указания исходили из Москвы, а в республиках, вдохновившись, выполняли «задачу дня». Москва требовала от местных властей, чтобы видные деятели еврейской национальности публично выражали свое негативное отношение к еврейскому государству.
В конце 1971 года, в разгар антиизраильской кампании, собственный корреспондент газеты «Известия» Виктор Сурков обратился ко мне написать статью с критикой агрессивной политики Израиля. Эту гневную отповедь сионистам подпишут, по его замыслу, кроме меня, Народная артистка Таджикистана Шоиста Муллоджанова, как представитель культуры и искусства и Нисон Фузайлов, бывший партийный работник, персональный пенсионер.
Через некоторое время Сурков опять напомнил мне об этом уже по телефону, подчеркнув, что это просьба «Известий» и добавил, что статья будет перепечатана в других республиканских газетах. То есть мне предлагали выбор между честью, достоинством и компромиссом. Как журналист журналисту я признался ему, что не могу писать такие отклики и на этом, казалось, всё было кончено.
Мог ли тогда я предполагать, что некоторое время спустя на расширенном партийном собрании, посвященном «делу» коммуниста Малкиэла Даниэлова, когда меня исключали из партии, этот случай и другие мои «преступления» будут фигурировать как прямое обвинение. Тогда, на разборке, кончилась моя карьера ответственного секретаря газеты центрального органа ЦК партии «Тоджикистони Совети».
Оставаться было нельзя. Надо уехать! Первым решение об отъезде с женой и четырьмя детьми в Израиль принял мой брат Рошель. Я не только одобрил его намерение, а даже предложил присоединить к своей семье и нашу маму, живущую со мной в так называемом правительственном доме. Заветной мечтой нашей 86-летней мамы было увидеть Ерушолаим, посетить могилы родителей и умереть. Разумеется, руководствовался я не столько её желанием. Моя цель была – подготовить почву для своего отъезда. Поэтому я просил брата, уехав в Израиль, немедленно выслать мне визу.
Короче, с матерью и братом вскоре я расстался. Брат сообщил из Израиля, что виза уже мне отправлена. Наступила очередь сестры Тамары, работавшей в детском журнале «Пионер». Получив визу, сестра с семьей отбыли в Израиль. Вот тогда разверзлись хляби небесные. Началось со спектакля с исключением из «славной партии».
Внезапно в моем почтовом ящике оказалась долгожданная виза, с ярко-красной ленточкой, еврейской печатью. Быстро завершилось оформление и подача необходимых документов о составе семьи в пресловутый ОВИР. Осталось терпеливо ждать. Без работы, без дела. В ожидании проходили недели. Никакого ответа. Наконец в ОВИР мне сообщили, что согласие на мой отъезд уже есть, но надо сдать квартиру в «ЦК-овском» доме, сдать военный билет старшего лейтенанта так называемых политических войск, получить согласие родителей моей жены на отъезд своей дочери и т.п.
Я лихорадочно приступил к работе и действовал вдохновенно. Для устранения массы трудностей и препятствий помогали друзья, и, ирония судьбы, даже ответственные работники из официальных организаций. Представил в ОВИР все требуемые документы, оставил свой временный адрес и стал ждать официального разрешения на выезд.
Но мои радости и ожидания были преждевременны. По почте поступило долгожданное письмо из ОВИР, открываю и не верю своим глазам: «Вам отказано в выезде ввиду нецелесообразности». Что крылось за этой формулировкой? Что делать? Куда обратиться за помощью? Как может себя чувствовать человек, лишенный работы, с женой и двумя малолетними детьми, без квартиры, без денег, без сбережений, под неусыпным контролем властей?
Я начал писать письма и заявления академику Сахарову, в ООН, в административный отдел ЦК о том, что разрешение на выезд было дано и внезапно было отменено после того, как я остался без жилья, без работы, и что в сложной ситуации мне остается одно – покончить жизнь самоубийством.
Может быть, мои письма принудили местные власти изменить тактику и прибегнуть к другим методам. Я был приглашен в райком партии на беседу с членами Совета старейшин, затем с членами Комиссии партийного контроля. «По-дружески» убеждали написать покаянное заявление. Полтора года продолжался бессмысленный торг и в других инстанциях … Наконец, нам «любезно» разъяснили, что нашу судьбу решают не они и вопрос о нашей эмиграции в руках так называемой «Выездной комиссии ЦК партии». Так что лучше обратиться к ним.
Короче, по совету и с помощью друзей, состоялась встреча с председателем этой комиссии. Разговор тет-а-тет был весьма коротким. Председатель комиссии, открыто заглядывая мне в глаза, напрямую спросил:
– Это у Вас окончательное решение?
– Да, – ответил я, вновь на всякий случай, ссылаясь на аргумент – ожидание моей престарелой матери.
– А что Вы там будете делать? – задал он другой вопрос.
– Наверное, буду заниматься торговлей, буду бизнесменом, – был мой ответ. Он понял, что я лукавил. Какой из меня бизнесмен!
– Ну-ну, – задумчиво произнес мой собеседник, встал из-за стола и, протянув руку для пожатия, добавил:
– Идите и собирайтесь. Будет Вам разрешение.
Далее, в холодный декабрь 1973 года, приезд в Москву, затем – Брест, Вена, Тель-Авив. Да, в Вене встретили меня представители «Радио Свобода» с предложением прямо поехать в Мюнхен для работы на этой станции. Я поблагодарил. Но мне надо было поехать в Израиль и увидеть маму… Никогда не забуду тот поздний радостный вечер прибытия на Землю Обетованную. В большом зале аэропорта Бен-Гурион народу было много. Пока я разливал в пластиковые стаканчики соки для детей и жены, через громкоговоритель услышал свою фамилию. Меня первым с семьей вызвали к сотрудникам Сохнута. Не ожидал, что окажусь в окружении корреспондентов газет, радио и телевидения с русским переводчиком, терпеливо ожидавшими в стороне. Начали щелкать фотоаппараты и видеокамеры. Задавались вопросы о трудностях эмиграции евреев из Центральной Азии, сколько еще отказников и пр. Я был сдержан, не выплескивал все те критические мысли, которые, как мне казалось, они ожидали.
Сразу оформили теудат-зеут, поздравили и сообщили, что меня с семьей направляют для изучения языка иврит в один из лучших ульпанов в стране для академаим, т.е. для репатриантов с высшим образованием, на берегу моря, недалеко от Нетании, в местечке Мирамар. Через час микроавтобус уже мчался в направлении Нетании. Это было 31 декабря 1973 года.
Наступила первая суббота, и я пошел в синагогу. Я не ожидал, что первое посещение синагоги на Земле Обетованной, рядом с ульпаном, доставит мне столько волнений и впечатлений. Странное чувство охватило меня, когда я накинул на плечи талит и взял в руки сидур. Я окунулся в возвышенную атмосферу субботы, в особую атмосферу духа. Я слышал в синагоге язык иврит. Меня объединяло со всеми язык молитвы. Удивительно, кстати, что этот язык, несмотря на недолгое пребывание на земле предков, несколько изученных фраз и поверхностное общение с израильтянами, глубоко врезался в памяти. Удивительно, потому что изучение английского в течение долгих лет пребывания в английской среде не приносило таких плодов. «Это в крови», – сказал один мой старый друг.
Не скрою: несмотря на трудности первых месяцев в Израиле, наша жизнь складывалась более или менее удачно. Одно из приятных событий, доставившее мне не только радость, но вселившее в душу оптимизм на будущее – это письмо моего университетского учителя, профессора Иерусалимского университета Михаэля Занда. Я был приятно удивлен, что уважаемый профессор знает о моем прибытии и месте моего нахождения. И что самое обнадеживающее – в письме было приглашение в университет. Это приглашение и определило мою дальнейшую жизнь в Иерусалиме.
Короче, участились мои поездки в Иерусалим в ущерб занятиям в ульпане. Мы с женой решили обосноваться в Неве-Якове, пригороде Иерусалима, по соседству с семьей моего старшего друга Мордехая Бачаева (Мухиб). Они вместе с другим литератором Исхаком Мавашевым выпускали газету «Хатхия».
В Неве-Якове, с трудом собрав необходимую сумму, приобрели квартиру в новом восьмиэтажном доме. Теперь я уже мог перевезти маму к себе. Жена устроилась на работу по своей профессии – старшей воспитательницей в детский сад «Ган-Вицо» в Рамат-Эшколе. По ходатайству «Брит Йоцей Бухара» меня определили сотрудником местного муниципалитета. Моя работа заключалась в том, чтобы помогать репатриантам, выяснять, в чем они нуждаются. Красивые намерения! Ну, выяснил, а что дальше? Чем и как помочь? По праздникам муниципалитет выделял определенную денежную субсидию нуждающимся семьям. Но людям нужна была не такая помощь, они хотели иметь постоянную работу. Пожилые бухарские евреи предпочитали приходить со своими проблемами прямо к нам домой. Им казалось, что я обладаю какими-то полномочиями и могу им помочь в решении сложных ситуаций. Увы, я был бессилен, и работа эта мне не нравилась.
Месяца через два-три после переезда в Неве-Яков к нам домой неожиданно пожаловал представитель «Радио Свобода» с предложением поехать на работу в Мюнхен. Такое приглашение я получал еще по прибытии в Вену. Я дал согласие, и представитель тут же предложил мне написать статью на таджикском языке и продиктовать его в записывающий аппарат. Я написал статью о труде хлопкоробов, о больших неудобствах в их быту, убогости их культурной жизни.
Через неделю я получил приглашение приехать в Мюнхен, чтобы посмотреть и себя показать. В течение месяца, работая в так называемой Туркестанской редакции и познакомившись с сотрудниками, я размышлял «почему бы не поработать пару лет?». Разумеется, были и сомнения. Меня волновала тема Холокоста: можно ли переехать, пусть даже не на постоянное жительство, в страну с фашистским прошлым, которая принесла много бед моему народу, нашей семье? Как я смогу встречаться с людьми, от рук родителей которых, а может быть, и от их собственных рук погибли два моих брата?
К моим сомнениям еврейские сотрудники русской службы отнеслись с пониманием. Но объяснили, что сегодняшняя Германия уже другая. Она давно и искренне покаялась за нацизм, стала ближайшим союзником Израиля. Нынешнее поколение немцев не виновато в том, что творили их дедушки, поэтому не несет ответственности за дела своих отцов и дедов. Они сами глубоко и искренне осуждают свое нацистское прошлое.
Моя мама согласилась поехать с нами, получив мою клятву, что в любом случае, когда наступит день, она будет похоронена в Иерусалиме. На «Радио Свобода» я окунулся в работу с головой, с особым душевным подъемом выходил в эфир, настроенный на волнах, несущий мой голос в Таджикистан. Я приобрел свободное дыхание и не боялся ничего! Я приобрел не только свободу, но стал работать в организации, которая называлась Свобода.
Работа началась с «восстановления справедливости». Благо, руководство радио с пониманием и одобрением отнеслось к моим аргументам об отделении таджикской редакции от общей Туркестанской. Вскоре меня назначили главным редактором и директором таджикской редакции. Наш голос в эфире был голосом из свободного мира и нёс идеи и принципы свободы. Само это уже было нежелательным и даже опасным для страны, оградившей себя «железным занавесом».
Работая на радио, я начал чувствовать враждебное отношение советских властей к нашим передачам. Телеграфное агентство ТаджТА выступало со статьями с целым набором проклятий: предатели, отщепенцы-перебежчики, профессиональные шпионы и один из них Музаффар Орифи (называли псевдоним, под которым я вел передачу, но не настоящую мою фамилию).
Со временем забрезжила «Перестройка», прекратились глушения – и народ начал слушать вещание без помех. Усилилось диссидентское движение. К нашим передачам относились с интересом. Газета «Джумхурият» (бывший «Тоджикистони Совети») поместила статью о Малкиэле Даниэлове под заголовком «Дигар нашояд чу ӯ ёфтан» (строка из стихов Саади, означающее «Такого как он невозможно найти»).
Малкиэль Даниэль (Нью-Йорк)
(По материалам международной конференции «Моя иммиграция»)
