В нашей недельной главе Тора описывает нам, всё величие Синайского откровения в момент дарования Торы. Это было величественное Б-жественное раскрытие на глазах у всего народа. И в момент этого раскрытия Всевышний даровал евреям Тору и заповеди. Но, если вдуматься в комментарии мудрецов, то становится очевидным, что такие понятия, как «Тора» и «заповеди» не являлись новинкой ещё и до горы Синай: как известно, ещё наши праотцы изучали Тору и соблюдали заповеди. Если это так, то в чём же заключается новшество, которое открылось на горе Синай?
Талмуд (трактат «Кидушин») объясняет это на следующем примере: «На что это похоже? На короля, который постановил что сыны Рима не спустятся в Сирию, а сыны Сирии не поднимутся в Рим. Через некоторое время король отменил этот указ, сопроводив это словами: „Я решаю!“. Так и до дарования Торы было что „Небеса даны Б-гу, а земля дана для людей“ существовало разделение между небесами и землёй. В момент дарования Торы это разделение отменилось и произошло слияние неба и земли. Это слияние Всевышний начинает словами: „И спустился Всевышний на гору Синай“». «Небеса» символизируют духовность, Б-жественность, а «земля» символизирует материальность.
Когда комментарии объясняют, что до дарования Торы было разделение между небесами и землёй, то имеется ввиду, что до дарования Торы не существовала возможность связать воедино небо и землю или по другому, духовность и материальность. Между ними проходила непреодолимая пропасть. И это и есть величие Синайского откровения, что во время него это разделение было отменено и стало возможным «связать воедино» этот наш материальный мир со Всевышним и Б-жественным светом.
Когда мы берём шкуру животного [самую что ни на есть материальную], делаем из неё пергамент и пишем на ней мезузу или свиток Торы, то эта шкура становится святым предметом. Создаётся слияние между духовной святостью слов Торы и материальным пергаментом и связь эта такова, что сам пергамент тоже освящается. Когда еврей накладывает тфиллин на руку и голову, то его материальное тело освящается. Даже если еврей просто кушает мясо и рыбу в честь субботы, то он этим поднимает мясо и рыбу к святости. Эта сила была дана на горе Синай — внедрять Б-жественную святость в материальный мир.
Праотцы же, несмотря на то, что они соблюдали Тору и заповеди, не имели такой силы. Для них заповеди являлись чем-то духовным. Они могли связать со Всевышним только свой разум, свои чувства и остальные силы своей души, но у них не было духовной силы внедрить святость в материальный мир. Они не могли превратить какой-либо материальный предмет в святой. Силы эти появились лишь в момент дарования Торы на горе Синай.
До момента дарования Торы материальность была как бы помехой духовности. Человек, желавший быть приближенным ко Всевышнему, должен был как можно дальше отойти от материальности этого мира. Он должен был как можно меньше питаться и пить, преуменьшить во всех материальных действиях и стараться жить только духовной жизнью. Но Синайское откровение даровало нам силы быть связанными со Всевышним через нашу материальную жизнь.
Мы можем служить Всевышнему посредством еды и питья, посредством работы, посредством самой обычной беседы — все наши материальные действия надо совершать во имя Небес. Материальность теперь не является помехой духовности — ведь теперь нам даны силы внедрить в этот материальный мир духовную святость и таким образом превратить материальный мир в духовный. И вот это и является целью нашего существования на земле — осветить весь материальный мир светом Торы и сделать из этого мира «жилище для Него, Благословенного».
Почему глава Торы названа «Итро»?
Когда Итро увидел, что Моше сидит с утра и до вечера и судит еврейский народ, то он дал понять Моше, что тот может сломиться под этой ношей. Итро посоветовал Моше очень простую вещь: назначить глав тысячными, глав сотенными, глав пятидесятыми и глав десятыми, чтобы они судили народ и сняли с Моше это огромное бремя. Спрашивается: неужели Моше — глава еврейского народа, преданный пастырь, сам не чувствовал, что эта ноша непосильна для него? Как такое может быть, что он сам не додумался до такого простого решения, которое предложил ему Итро?
Ответ на это такой: в соответствии со своим положением и духовным уровнем такое поведение Моше было правильным. Моше был тем, кто получил Тору на горе Синай от самого Всевышнего. Моше получил Тору, находясь на уровне «пастыря» и таким образом передал её еврейскому народу. Никто кроме него не смог бы обучить народ на таком уровне, на котором это сделал Моше, так как только он получил Тору. Существует большая разница в обучении Торы из уст того, кто «видел», от того, кто только лишь «слышал».
Когда Моше-рабейну учился с сынами Израиля, он воздействовал на них и духовно поднимал их так что народ достигал его (Моше) духовного уровня в изучении Торы. С точки зрения Моше никто другой не мог бы вмешаться и разделить с ним эту задачу по изучению Торы с еврейским народом и по суждению народа. Таким образом Моше и действовал. Итро же, со своей стороны, не видел эти вещи с высоты духовного статуса Моше. Он смотрел на всё это своими глазами. Итро, будучи гером (перешедшим в иудаизм), видел еврейский народ таким, какой он есть на самом деле, на их собственном духовном уровне, без того духовного подъёма, на который поднимал их Моше. Поэтому Итро считал, что суд еврейского народа не обязательно должен производиться только лишь самим Моше, а можно также дополнительно назначить мудрецов, которые будут как бы наместниками Моше.
Когда евреи обращаются к суду со своими проблемами, которых бывает множество, то у этих проблем нет никакой связи с духовным уровнем Моше. Когда евреи погружены в свои проблемы, то они не поднимаются на духовный уровень Моше и не в состоянии учиться на таком же высоком уровне, как Моше. Поэтому Итро считал, что вполне достаточно, чтобы народ учился у других мудрецов, которых назначит Моше.
Всевышний согласился с этим советом Итро. Необходимо было подготовить народ, чтобы тот учился не только, когда Моше рядом, но и когда Моше уйдёт из этого мира перед вхождением в Землю Израиля; тогда всё равно пришлось бы изучать Тору от других мудрецов.
Название главы «Итро» происходит из-за того, что «добавил ещё одно событие в Торе». Глава эта не названа так в честь Итро и не написана его рукой. Названа так потому, что она придаёт ещё одно преимущество (на иврите «преимущество» — «итарон» от общего корня с «Итро»), которое свершилось в Торе благодаря Итро. Совет Итро положил начало новому уровню поведения народа, уровню, которого до этого не существовало: изучению Торы народом на их собственном духовном уровне. Даже тогда, когда еврей находится на более низком духовном уровне, он преуспевает в изучении Торы и в состоянии внедрить Тору во все самые дальние уголки мира, исполняя таким образом волю Всевышнего «строить Ему, Благословенному, жилище в этом материальном мире».
##Вплоть до самопожертвования История, рассказанная Любавичским Ребе
Это случилось в самом начале ХХ века, когда Российской империей еще правил царь. В те дни правительство разрабатывало очередной указ, направленный против еврейской общины, который должен был коренным образом поменять структуру еврейского образования и раввината. Рабби Шолом Дов Бер (пятый Любавический Ребе) послал своего юного сына – рабби Йосефа Ицхака – в Петербург, доверив ему важную и рискованную миссию: ни в коем случае не допустить подписания этого декрета. Когда будущий Ребе Йосеф Ицхак спросил у отца, до каких пор он должен оставаться в столице, тот ответил: “Вплоть до самопожертвования!”
По прибытии в Петербург, сын Ребе смог выяснить, что страшный указ уже лежит на столе министра внутренних дел Столыпина, возможно самого влиятельного человека в Российской Империи. Царь Николай Второй не был великим мудрецом (или, точнее, вообще не был мудрецом), и многие его решения были чаще всего нашептаны ему фаворитами. В тот момент на политической арене правил Петр Столыпин – беспощадный тиран и антисемит, лично ответственный за еврейские погромы.
В то время в Петербурге жил пожилой ученый, бывший наставник министра внутренних дел на государственном поприще. Будущему Ребе Йосефу Ицхаку удалось познакомится с ним и расположить к себе этого человека, который был поражен многогранностью и глубиной познаний молодого хасида. Много вечеров провели они вдвоем, беседуя в кабинете пожилого профессора. Наконец рабби Йосеф Ицхак решился рассказать своему новому другу о цели своего визита в Петербург и попросил его помочь организовать ему встречу с министром внутренних дел. Ответ пожилого ученого огорчил будущего Ребе: “Говорить с ним бесполезно – у этого человека каменное сердце. Я прекратил всякое общение с ним много лет назад…” “Но все же… – поразмыслив, произнес собеседник, – Я мог бы для вас кое-что сделать… У меня есть пропуск в канцелярию министра, и я могу его вам дать”. “Нет нужды объяснять вам чем это может грозить…” – добавил он, понизив голос. “Но Вы понравились мне, и Ваша самоотверженность и преданность Вашим принципам вызывает уважение – я помогу Вам!” – закончил старик.
Когда рабби Йосеф Ицхак предъявил пропуск на входе в министерство внутренних дел, охранник не поверил своим глазам – всего лишь несколько человек министерского уровня обладали такими пропусками, а здесь перед ним стоит молодой хасид, в длиннополом сюртуке, с бородой, с сильным еврейским акцентом и протягивает пропуск, по которому его следует пустить в “святая святых” – кабинет самого министра Столыпина! И все это в то время, когда евреям даже жить в столице запрещено, не то что разгуливать по коридорам министерств! Но пропуск был, и он был настоящим, поэтому охраннику ничего не оставалось, как только позволить подателю пропуска пройти внутрь здания.
Миновав охранника, рабби Йосеф Ицхак отправился искать кабинет министра Столыпина. Нетрудно представить себе удивление, отражавшееся на лицах чиновников министерства, когда бородатый еврей, одетый как хасид, останавливал кого-то из них в коридоре и спрашивал дорогу. Когда он наконец приблизился к заветному кабинету, дверь его внезапно распахнулась и навстречу ему вышел никто иной, как министр внутренних дел Столыпин собственной персоной! Министр, не глядя по сторонам, прошел в нескольких метрах от сына Ребе. А тот, напротив, не теряя ни секунды, направился прямиком в опустевший кабинет. После недолгих поисков рабби Йосеф Ицхак обнаружил на столе Столыпина бумаги, имеющие отношение к тому самому указу. Там же на столе находились две печати: “Утвердить” и “Отказать”. Под каждым из этих слов на печатях красовалась факсимильная подпись министра Петра Столыпина. Рабби Йосеф Ицхак поставил на декрет печать “Отказать” и вложил бумагу в кипу прочих бумаг с такой же резолюцией. После этого он вышел из комнаты, прикрыл за собой дверь и покинул здание.
