Нет никаких убедительных свидетельств тому, что Гитлер был антисемитом в детстве или в молодости. Часть его приятелей, с которыми он познакомился в Вене в 18-летнем возрасте, были евреями. Он был поклонником композитора Густава Малера, тоже еврея. Антисемитизм в ту пору был распространенным явлением, но, как писал сам Гитлер, высоколобые газеты и журналы им проникнуты не были, а антисемитские статьи печатались в «желтой прессе», выражавшей откроенное презрение к интеллектуальной культуре и ее носителям.
В родительском доме Гитлер не мог научиться ненависти к евреям, потому что его отец был космополитом, считавшим антисемитизм проявлением культурной отсталости. До 15-ти лет Гитлер вообще не слышал слова «еврей» в политическом контексте, и считал евреев обычными немцами. Антисемитские заявления вызывали у него отвращение: с точки зрения Гитлера, евреев от немцев отличала только религия, а антисемитский тон венской «желтой прессы» казался ему отвратительным. В «Майн кампф» Гитлер пишет, что считал антисемитизм проявлением зависти и злобы, а не серьезной политической позицией, и ему нравилось, как отвечали на подобные выпады солидные газеты. Или попросту игнорировали их – чтобы задушить антисемитизм молчанием.
Поначалу Гитлер выступал даже против мэра Вены Карла Люэгера, отъявленного антисемита, и считал его реакционером (впоследствии он изменил это мнение). Когда Гитлеру было около 20, он подружился с евреем Йозефом Нойманом. Они вместе ходили по художественным галереям, и Нойман помогал Гитлеру продавать его работы. Еврейка, хозяйка квартиры, которую снимал Гитлер, считала его идеальным жильцом. «Он такой приятный человек», – писала она. Сам Гитлер утверждал: «отношение к антисемитизму стало самой большой пережитой мной трансформацией».
К этой трансформации Гитлера подтолкнул сионизм, и отношение либеральных (светских) евреев к этому движению. Оно убедило его в том, что иудаизм – не только религия, то есть евреи – не немцы, а отдельная нация. По мнению Гитлера, конфликт между еврейскими либералами и сионистами был мнимым, не способным скрыть национального единства его участников.
Вопреки его ожиданиям, либеральные евреи не отмежевались от сионистов, а отнеслись к ним как к заблуждающимся братьям, выбравшим нереалистичное и даже опасное решение. Гитлер определил цель сионизма как подчеркивание национального характера евреев. Самую большую пережитую им трансформацию он сформулировал так: «Я перестал быть хлипким космополитом и превратился в антисемита».
Эти сведения способны удивить воспитанников израильской системы просвещения и частично противоречат историческим исследованиям. Они принадлежат норвежскому писателю Карлу Уве Кнаусгору. Об этом он пишет в шестом томе своих мемуаров, которые называются точно так же, как книга Гитлера – «Моя борьба». По-норвежски это даже звучит почти так же, как по-немецки: «Мин кампф».
Однако Кнаусгор, сотворивший всемирную литературную сенсацию, не антисемит. В своей книге он вспоминает, как был удивлен, когда обнаружил на чердаке своего скончавшегося отца нацистский значок и книгу «Майн кампф». В шестом томе воспоминаний, единственном, который пока не переведен на иврит, Кнаусгор пишет, что решил назвать так свой труд еще до того, как прочитал книгу Гитлера. 450 страниц этого тома занимает статья под названием «Имя и число», посвященная Гитлеру и Холокосту и анализирующая их с культурологический и психологической точки зрения.
Готовясь к этой работе Кнаусгор прочитал и «Майн кампф», и статью друга Гитлера, Августа Кубичека (оба эти источника являются не вполне достоверными, и норвежский писатель знает об этом). Не упоминая пережившего Холокост писателя Йехиэля Ди-Нура (К. Цетник), а возможно, и не будучи знакомым с его произведениями, Кнаусгор задается вопросом: были нацисты, в том числе и Гитлер, обыкновенными людьми – или «иными», которых отличали чудовищная жестокость и бесчеловечность?
Кнаусгор отмечает: да, часть из тех, кто занимался уничтожением людей, получили соответствующие назначения в силу присущих им жестокости и садизму. Но многие были абсолютно нормальными людьми, ставшими частью машины массовых убийств потому, что имели опыт в логистике – например, работники железных дорог и даже туристические агенты, которые быстро могли организовать доставку евреев к местам их уничтожения.
Несмотря на замечание о работавших в лагерях смерти садистах, Кнаусгор убежден: нацисты, в том числе и Гитлер, были обыкновенными людьми. В этом контексте он подвергает критике Яна Кершоу, известного биографа Гитлера, который описывает все действия фюрера как предвестников будущего кошмара, а его самого – как выражение демонического зла в чистом виде, присущего Гитлеру едва ли не с первых дней его жизни. Нет, утверждает Кнаусгор, Гитлер был противоречивой личностью. Он был примерным сыном, любил мать и ухаживал за ней до самой смерти. Он также очень хорошо относился к родителям своего друга Кубичека, регулярно посылал им подарки вплоть до 1944 года.
До середины 20-х годов, пока Гитлер не обнаружил в себе талант оратора, его отличала сильная застенчивость. Именно она помешала Гитлеру передать рекомендательное письмо о самом себе некому профессору, который мог помочь ему воплотить давнюю мечту – поступить в венскую Академию художеств. Он был чрезвычайно застенчив и скромен в отношениях с женщинами. Долгие годы оставался девственником, не решаясь открыть свои чувства девушке, в которую был влюблен. Несмотря на свое преклонение перед физической силой, он сам до середины 20- х годов страдал от разных болезней, слабости и бедности. В ту пору Гитлер был вечно голодным бездомным, стоявшим в очереди за бесплатным супом и спавшим на скамейках в парках или в тесных ночлежках, кишевших вшами и крысами, где легко можно было заразиться холерой или тифом.
Кнаусгор упоминает об этом не для того, чтобы заставить нас пожалеть Гитлера и смягчить свое отношение к нему. Напротив, в соответствии с теорией детерминизма, не существует свободы выбора, а без свободы выбора нет и вины. Кнаусгор пишет для того, чтобы поколебать наши самодовольство и беспечность: он обращается к читателям, не являющимся нацистами и уверенным, что с ними этого случиться не может. По его словам, если мы видим в Гитлере «злодея», обладавшего соответствующими качествами с раннего детства, то он кажется нам «другим», не одним из нас. В этом и заключается проблема: такой подход полностью отчуждает нас от злодеяний Гитлера и Германии. Их творили «они», и мы за них не отвечаем. Но в чем заключается «зло», находящееся за нашими личностными пределами? В чем заключается «зло», к которому мы не имеем никакого отношения?
Как светский и современный западный человек, Кнаусгор отвергает религиозно-теологическое определение «зла». Как гуманист, он пытается понять природу творимого людьми ужаса как проявление человеческих свойств. «Гитлер и его окружение были людьми, – пишет Кнаусгор. – Это не означает, что они не были плохими людьми, но зло и жестокость – это тоже человеческие качества». По мнению Кнаусгора, осознание этого является неотъемлемым элементом взросления, с чем далеко не все справляются успешно. Будучи детьми или инфантильными взрослыми, мы не можем идентифицировать себя с ошибками, со злом – и обвиняем во всех других (как когда ребенок роняет какой-то предмет и немедленно обвиняет в этом маму или братьев).
Кнаусгор задается вопросом, что было бы, если бы мы родились в обществе, позволяющем нацизм? Если бы нас воспитывали как в нацистской Германии? То есть, если бы мы были немцами, страдавшими от унижения после поражения в Первой мировой войне, от экономического кризиса и безработицы, и росли в окружении, которое обвиняло во всех бедах евреев? По всей видимости, пишет Кнаусгор, мы бы поддерживали нацистов. Совесть – коллективный голос внутри индивидуума, и, как писала Ханна Арендт, которую цитирует Кнаусгор, в ту пору голос совести повелевал убивать. Эти слова напоминают знаменитую формулировку Арендт о «банальности зла». Она опровергает утверждение о том, что немцы, подобные Эйхману, представляли некое чудовищное зло неземной природы, к которому люди по определению имеют иммунитет.
Нацизм в Германии, утверждает Кнаусгор, с определенного момента стал объектом консенсуса. Он стал общепринятой и приемлемой для всех идеологией, против которой никто не осмеливался восставать – тем более в таком нетерпимом тоталитарном государстве, каким был Третий рейх. Нам свойственно верить в то, во что верит большинство, потому что «мы» и «все» устанавливают нормы, законы и общественную мораль. Единственное, на что можно надеяться, считает Кнаусгор – на то, что наше «мы» хорошее. Но если придет зло, оно не придет как «они», закутанное в мантию чужестранца, к которому легко можно повернуться спиной. Зло придет как «мы». Зло придет как «то, что принято».
По словам Кнаусгора, все, что происходило в Германии, было проявлением человеческих свойств, и оттого оно становится еще страшнее, еще ближе к нам. Это нашло проявление в знаменитом опыте еврейско-американского психолога Стэнли Мильграма, проведенного им в 60-е годы, вскоре после суда над Эйхманом. Две трети участников эксперимента согласились нанести сидящим напротив людям болезненный, а возможно, и опасный для их жизни удар током – только потому, что получили соответствующее указание свыше. Они не были психопатами, это были обычные, нормальные люди – можно сказать, «банальные», используя терминологию Арендт.
Утверждение Кнаусгора неожиданно находят подтверждение в произведениях писателя, который, как и Мильграм, и Арендт, был евреем. В конце своей жизни К.Цетник – почему-то это никак не запечатлелось в общественной памяти – отказался от слов о «другой планете», произнесенных им на суде над Эйхманом, где он выступал свидетелем. «Сейчас мне ясно, что Освенцим не был другой планетой, как я думал раньше, – писал он. – Освенцим создал не дьявол, и не Бог, а я и ты… Гитлер не был дьяволом. В детском саду среди 50 других детей был один по имени Адольф Гитлер. Это был человек».
Так же, как Мильграм, Арендт и поздний К. Цетник, Кнаусгор полагает, что лишь немногие способны отвергать идеологию окружающего их общества. Лишь немногим хватает смелости, воображения и скепсиса, позволяющих побороть стадное чувство. Американский историк Кристофер Браунинг в своей книге «Обычные люди» пишет, что даже те немцы, которые не были до конца согласны с идеологией большинства, боялись оказаться вне общества и соглашались убивать евреев.
Кнаусгор честно признает: возможно, в тогдашней Германии и он не смог бы плыть против течения. Парадоксальным образом именно тот, кто подозревает, что при определенных обстоятельствах мог бы стать нацистом, наверняка выстоял бы в трудные времена. Потому что выдержать этот экзамен позволяют знания, скепсис, способность анализировать самого себя и отказываться от эгоистических соблазнов.
Дополнительный парадокс в том, что было бы ошибкой, а возможно и проявлением расизма утверждать, что только немцы могли стать убийцами другого народа. Кнаусгор напоминает, что только сильные люди, вне зависимости от своей национальной принадлежности, могут противостоять давлению масс и общепринятым понятиям. Он предлагает своего рода обратный дарвинизм: в соответствии с ним, именно сильные особи оказываются в состоянии не приспособиться к окружающей среде.
И Кнаусгор призывает нас быть сильными.
Ави Гарфинкель, Источник: «ХаАрец», Orbita.co.il
