Бухарские евреи – одна из этнических групп еврейского народа, чья историческая судьба на протяжении многих столетий была связана с историей и культурой народов Средней Азии. В настоящее время она почти исчезла с её этнической карты, и о былом присутствии здесь еврейских общин напоминают лишь единичные семьи, которые еще остались в Бухаре, Ташкенте, Самарканде, Коканде. Подавляющее же большинство бухарских евреев ныне сосредоточено в Израиле, США, образовались также общины в Австрии и Германии. Неизбежный процесс адаптации к новым социальным и культурным условиям и интеграции в общество стран проживания ведет и к столь же неизбежному разрушению тех устоев, которые определяли их жизнь в Средней Азии, изменению менталитета и самосознания.
В истории бухарских евреев остается много «белых пятен». До сих пор в науке нет единого мнения ни о времени, ни о причинах и путях перемещения евреев в этот регион. Точно также не существует целостной, научно обоснованной концепции истории их социокультурной адаптации. До сих пор не выявлены основные компоненты, составившие своеобразие этнокультурного облика представителей этой самой восточной группы еврейского народа. Недостаток документальных источников и этнографических данных, возможно, так и не позволит ответить на многие вопросы.
До конца XVIII в. наука располагала только одним документальным свидетельством о существовании еврейских общин в центральной части Средней Азии, в Самарканде и Хиве, принадлежащем путешественнику конца XII в. Вениамину Тудельскому. Но и в последующий период данные о бухарских евреях носили весьма фрагментарный и односторонний характер. В коротких заметках авторов XIX – начала XX в. главное внимание уделялось организации их религиозной практики, проблеме происхождения, хозяйственной деятельности, социально-правовому положению в мусульманском обществе. Особое внимание обращалось на законы, ограничивающие их права: отличие в одежде – темные халаты из простых тканей, опоясанные веревкой; шапки характерной формы; запрещение носить чалму; передвигаться по городу верхом на лошади; строить дома выше мусульманских, необходимость кланяться и уступать дорогу правоверным и другие ограничительные меры, известные как «21 запрет».
При этом абсолютно не затрагивалась традиционно-бытовая культура. Считалось, что бухарские евреи заимствовали её у окружающего населения – таджиков и оседлых узбеков, среди которых они проживали, и давно утратили еврейскую самобытность, превратившись в таких же «азиатов», как и другие среднеазиатские народы. Так, участник посольства к эмиру бухарскому 1794-1795 гг., Т. С. Бурнашев, которому принадлежат одни из первых этнографических описаний местных евреев, замечал, что «ни в языке, ни в обрядах бухарцев (бухарских евреев – Т.Е.) не видно ничего еврейского». Это мнение, составленное еще на заре освоения европейцами Средней Азии, оставалось почти неизменным на протяжении всего последующего периода развития этнографии региона. Участники дипломатических и торговых миссий, путешественники, посещавшие Бухарское ханство, где до присоединения Средней Азии к России и образования Туркестанского генерал-губернаторства (1867) проживали бухарские евреи, были крайне ограничены в передвижении и, соответственно, в получении этнографической информации.
Такая тенденция в описаниях бухарских евреев продолжала сохраняться и в публикациях последней трети XIX – начала XX в., хотя на территории Туркестанского края и Бухарского эмирата, находившегося под протекторатом России, для европейцев уже не существовало преград для этнографической работы. В Туркестанском крае были отменены все ограничения и запреты в отношении иноверцев, евреи получили равные права с мусульманами и широкие социально-экономические возможности.
Таким образом, сложилась определенная тенденция в подходе к изучению бухарских евреев: рассматривался их особый социально-экономический статус в мусульманском обществе, но при этом отрицались особенности в бытовой культуре и, в частности, в ее предметной сфере. Как бы подводя итоги почти 100-летнему «знакомству» европейцев с евреями Средней Азии, антрополог С. Вайсенберг, который имел возможность близко познакомиться с их повседневной жизнью, в начале XX в. с горечью писал: «К сожалению, приходится отметить, что антропологи и этнографы, путешествующие по внеевропейским странам, очень мало интересуются тамошними евреями. Это, по-видимому, следует считать результатом глубоко укоренившейся догмы об однородности еврейского типа. Евреи везде те же, что и у нас, – вот предвзятое мнение большинства, отражающееся весьма вредно не только на антропологии, но и на этнографии еврейства, так как заставляет исследователей проходить мимо отдельных еврейских групп даже там, где разница с европейскими евреями бросается в глаза».
По существу, он охарактеризовал состояние иудаики того времени, в которой изначально ведущие позиции получило изучение еврейской истории, библеистики, философии и права, языков и литературы, тогда как этнографическим исследованиям отводилась несущественная роль [Носенко-Штейн 2009: 3-4]. Лишь в 1910-1930-х гг. еврейская этнография получила определенное развитие. Созданное в 1908 г. в Петербурге Еврейское историко-этнографическое общество (ЕИЭО) развернуло экспедиционные исследования в южных губерниях России и сбор этнографических материалов по специальной Еврейской этнографической программе, разработанной З. А. Рапапортом (С. Ан-ским). Но в связи с началом Первой мировой войны эта работа была прервана, хотя общество продолжало функционировать до 1929 г.
Одним из результатов его деятельности стал сбор экспонатов (1922) и создание в 1927 г. в Самарканде Туземно-еврейского музея (ТЕМ), который возглавил И. С. Лурье. В 1920-1930-х гг. история и этнография евреев в России в целом пережили кратковременный подъем, вызванный проводимым в те годы курсом государственной национальной политики. За этот период успели выйти несколько статей по этнографии бухарских евреев, посвященных свадебным обрядам и народной медицине (3. Л. Амитин-Шапиро), обрядам детской социализации (Т. С. Лозовская). Однако к концу 1930-х гг. все еврейские исследования в стране были прекращены. В 1938 г. закрыли ТЕМ, прекратила свое существование и зарождавшаяся школа этнографии бухарских евреев, также как на долгие годы практически было «забыто» в отечественных научных кругах о самом факте их существования на этнической карте Средней Азии. Недоступным стало их изучение для зарубежных исследователей.
Возрождение научного интереса к истории и культуре бухарских евреев пришлось на конец 1980-х и 1990-е гг., когда происходила их массовая эмиграция из Средней Азии. Однако примечательно, что этот новый виток исследовательского процесса изначально стал развиваться приблизительно в тех же тематических рамках, что и в XIX – начале XX в. (изучение социальной истории, экономической деятельности, традиций религиозной жизни). Кроме того, число специалистов, которые целенаправленно занимались бы той или иной научной проблематикой, связанной с бухарскими евреями, весьма ограничено. Для авторов же большинства появившихся за последние годы публикаций обращение к данной теме, как и в прошлом, было эпизодическим и однократным, хотя не редко и достаточно плодотворным. Тем не менее, этнография в этом процессе опять оказалась не представлена.
Примечательно, что авторами первых появившихся в конце 1980-х – начале 1990-х гг. публикаций о бухарских евреях, как и многих, издававшихся позднее и выходящих до настоящего времени, уже в Израиле и США, стали сами бухарские евреи. Среди них как профессиональные историки [М. Абрамов, Д. Очильдиев], так и люди других профессий [Беньяминов, Датхаев, Шаломаев и др.], пытавшиеся на основе собственных воспоминаний и данных из литературы XIX – начала XX в. воссоздать страницы своей былой истории и жизни в Средней Азии. Некоторые из подобных публикаций содержат факты, касающиеся традиционно-бытовой культуры (свадебных и других обрядов жизненного цикла, пищи). Однако они не восполняют того огромного пробела в знании о ней, который образовался из-за отсутствия целенаправленного и систематического сбора эмпирических материалов и этнографического изучения бухарских евреев на протяжении длительного времени.
Многие традиционные культовые предметы бухарских евреев стали исчезать из их быта уже в начале XX в. Несмотря на то, что бухарские евреи до сих пор сохраняют некоторые старинные предметы, (в частности, одежды в качестве семейных реликвий), они уже не воспринимают эти предметы как значимую часть своей культуры и не упоминают о них в своих книгах.
Таким образом, при обращении к традиционно-бытовой культуре бухарских евреев и прежде всего к ее предметно-вещной сфере исследователь неизбежно сталкивается с отсутствием данных, зафиксированных специалистами в разные периоды её эволюции, исторических нарративов и эмпирических материалов, и весьма приблизительным и неполным представлением о ней самих бухарских евреев. При этом, учитывая современные условия их проживания, территориальное отдаление от событий и явлений, составлявших содержание среднеазиатского периода их истории, следует полагать, что процесс исчезновения из коллективной памяти его «остатков» будет в XXI в. происходить у них ускоренными темпами. Поэтому закономерно, что коллективная память бухарских евреев сегодня хранит лишь то, что еще сравнительно недавно составляло реалии их жизни или хотя бы частично бытует до сих пор, о чем существуют воспоминания очевидцев или людей, слышавших о тех или иных фактах от непосредственных свидетелей. В этом случае «спасти эти воспоминания можно, только письменно зафиксировав их в форме связного рассказа – ведь слова и мысли умирают, а тексты остаются». Создание одного из таких «текстов» утраченной и почти забытой области культуры бухарских евреев – традиционного костюма – лежит в основе моего диссертационного исследования.
Однако обращение к данной теме не ограничивается рамками формального описания костюма, а представляет попытку критически взглянуть на общепринятую его интерпретацию как полностью заимствованного бухарскими евреями и не содержащего о них этнокультурной информации. Такой подход продиктован проблемами и задачами, обозначившимися на современном этапе развития этнографии евреев, потребовавшем уточнения «этнических параметров» её предметно-объектной области и, в частности, критериев выявления и определения «еврейских» признаков явлений традиционно-бытовой культуры евреев.
Первоначально необходимость в этом возникла у музейных специалистов в связи с приобретением в музеи предметов традиционного быта, использовавшихся евреями. Комплектование коллекций по бухарским евреям в музеях России (главным образом, в РЭМ) и Узбекистана, по существу, началось только в конце 1980-х – начале 1990-х гг., когда происходила массовая эмиграция бухарских евреев из Средней Азии. Предшествующий опыт собирательской работы – дореволюционный и Туземно-еврейского музея в Самарканде в 1920–1930-х гг. – был мало применим на данном этапе: приобретаемые в то время предметы быта, одежда либо еще использовались, либо исчезли совсем недавно, и в коллективной памяти бухарских евреев о них сохранялась вполне отчетливая и реальная информация. Теперь же каждый раз мог возникать вопрос о подлинности предлагаемых музеям в качестве бухарско-еврейских артефактов вещей: действительно они у них когда-то бытовали или были приобретены у соседнего населения с целью последующей перепродажи. Так, в большинстве музеев, следуя стереотипам прошлого и не видя чего-либо еврейского в предлагаемых им бухарскими евреями предметах одежды и быта, ограничились приобретением у них преимущественно культовых вещей, т. е. по-прежнему трактуя проблему самобытности их культуры исключительно в конфессиональном аспекте.
Еще раньше с проблемой идентификации и научной интерпретации памятников традиционно-бытовой культуры бухарских евреев столкнулись в Музее Израиля (Иерусалим). Для его специалистов она имеет универсальный характер и касается не только бухарско-еврейских артефактов, но и артефактов представителей других еврейских общин Востока, прежде всего мусульманских стран – Марокко, Йемена, Ирака, Ирана и др., предметы быта, которые также трудноотличимы от предметов, распространенных среди окружающих их народов.
Эмиграция бухарских евреев из Средней Азии способствовала не только научному интересу к ним, но и пониманию историко-этнографической ценности артефактов их культуры, что в свою очередь, вызвало повышение спроса (в музеях и частных коллекционеров) на них. Пользуясь тем, что традиционные предметы быта и одежда бухарских евреев визуально мало отличимы от таджикских и узбекских, последние могли выдаваться за бухарско-еврейские. С этим мне как музейному сотруднику приходится сталкиваться до сих пор.
Татьяна Емельяненко (Россия),
доктор исторических наук
На снимке: Двор еврейского дома. Бухара. 2011 год
