20-го числа месяца ав (7 августа) исполняется 79 лет со дня смерти раввина Леви-Ицхака Шнеерсона, отца нынешнего Любавичского Ребе. Раби Леви-Ицхак родился 18 нисана 5638 (21 апреля 1878) года в местечке Поддобрянка, Гомельского уезда. Он был праправнуком третьего Любавичского Ребе Цемах-Цедека.
После того, как р. Шолом-Дов-Бер скончался в 1920 году, реб Левик серьезно рассматривался в качестве кандидата на место шестого Любавичского Ребе. Однако в конечном счете преемником стал р. Йосеф-Ицхак, которого считали “наследником” и специально готовили к этому еще при жизни его предшественника. Но сам факт того, что кандидатура реб Левика в принципе рассматривалась, подтверждает его репутацию преуспевающего раввина и человека высочайших духовных качеств.
В своих исследованиях реб Левик отдавал предпочтение чистой Кабале, теоретической основе еврейского мистического понимания мироздания и места человека в нем и в Б-жественной Вселенной. Его труды отличаются от традиционных хабадских сочинений, посвященных преимущественно хасидизму и применению Кабалы в повседневной жизни. Судя по всему, подход реб Левика отражал его внутреннее “я”. Несмотря на то, что он был успешным лидером, преуспевшим в мирских делах, его сокровенные желания были связаны в первую очередь с желанием установить связь с трансцендентным.
До нас дошла лишь незначительная часть сочинений реб Левика, да и они сохранились лишь благодаря героическим усилиям его супруги. Все остальное пропало в годы коммунистических преследований и нацистского геноцида. Изданные впоследствии как “Торат Леви-Ицхак” и “Ликутей Леви-Ицхак”, эти труды стали частью хабадского канона. На протяжении двадцати лет, с 1970 по 1991 год, его сын р. Менахем-Мендл, Седьмой Любавичский Ребе, уделял часть своей еженедельной беседы разъяснению наследия своего отца.
У Леви-Ицхака и Ханы было три сына. Старший, Менахем-Мендл, будущий Ребе, родился в Николаеве 18 апреля 1902 года. В своих дневниках ребецн Хана пишет, что ее сын был “миловидным, худым, с добрым лицом”. У него было двое младших братьев – Дов-Бер и Исраэль-Арье-Лейб.
Вопреки традиции, реб Левик учил сыновей Кабале, несмотря на их возраст. Юный Ребе впитывал его учение и, подобно отцу, проявлял огромный интерес к этому предмету. Когда Менахему-Мендлу было шестнадцать лет, реб Левик дал в синагоге урок, посвященный сложным абстрактным кабалистическим проблемам. Один из слушателей пожаловался, что никто ничего не понимает. В ответ реб Левик указал на своего сына и сказал: “Он – точно понимает”.
Однажды, когда Менахему-Мендлу было четырнадцать лет, он сидел с отцом и гостем, гурским хасидом, которые обсуждали один из самых трудных талмудических пассажей. Когда юноша смог решить проблему, потрясенный гость, сын Гурского ребе, воскликнул: “В таком возрасте? Никогда такого не видел! В нашей общине нет таких способных учеников”.
У своего отца Менахем-Мендл учился не только Талмуду и Кабале. Смелость и принципиальность реб Левика его сын запомнил на всю оставшуюся жизнь. Через много лет после смерти отца, вспоминая о своей юности, Ребе сказал: “Я поступаю так, как меня воспитывали в качестве первенца раввина Екатеринослава… Когда речь идет о спасении жизни, я вступаюсь независимо от того, что скажут другие”.
Начало двадцатого века стало для восточноевропейского еврейства эпохой колоссальных сдвигов. Перед еврейской молодежью открывались новые профессиональные и политические возможности, и молодые евреи устремились в большие города и университеты. Стремительно росли ряды еврейских врачей, аптекарей, актеров, ученых и присяжных поверенных. Еврейское просвещение (Ѓаскала) угрожало и в конечном итоге способствовало уничтожению древних еврейских общин.
Это было время, когда молодые люди массово уходили из йешив и переставали соблюдать заповеди. Молодые женщины позволяли себе выходить замуж не только за единоверцев. Большинство участников радикальных марксистских кружков были евреями. Другие вступали в Бунд – партию, сочетавшую социализм со специфическими еврейскими положениями. Сионизм, которые многие исповедовали с пылом и страстью, также тяготел к социализму. Страсти были накалены, споры между различными партиями или между светскими и религиозными евреями то и дело переходили в физические столкновения.
В беседе с другом р. Йосеф-Ицхак описал, как был атакован, когда выходил из миквы. В это время ему было чуть больше двадцати, должно было пройти еще много лет, прежде чем он станет Ребе. Сын сапожника Биреча, принадлежавший к сионистскому кружку, толкнул его в бок и попытался придушить. Йосеф-Ицхак вырвался и стал бить нападавшего в живот, пока тот не рухнул на землю.
В результате р. Йосеф-Ицхак должен был уехать из Любавичей на шесть месяцев, пока страсти не утихнут. Через некоторое время противники встретились. Сын Биреча спросил: “Как твой бок?”. “А как твой живот? “– в свою очередь поинтересовался р. Йосеф-Ицхак. “До сих пор болит”, – ответил сын сапожника. Подобные стычки – наглядное свидетельство тогдашнего накала страстей.
Ассимиляцию сдерживал только антисемитизм, не позволявший евреям забыть о своей чужеродности. В больших украинских городах вроде Екатеринослава, где реб Левик был раввином, еврейское общество непрерывно дробилось. Политические и культурные войны были проявлением поколенческих и философских конфликтов. Современность властно призывала молодых восточноевропейских евреев конца девятнадцатого – начала двадцатого века. Казалось, вся лучшая молодежь отвернулась от еврейской религии – потеря, которую иудаизм ощущает и по сей день.
В ходе Гражданской войны (1917–1922) Россия превратилась в дикое и опасное место. Из-за своего стратегического расположения Екатеринослав стал свидетелем ожесточенных боев в самом городе и его окрестностях. Раби Леви-Ицхак убеждал своих приверженцев не бояться. По его словам, у каждой пули есть свой адрес, поэтому “если пуля предназначена не тебе, она тебя не найдет. Поэтому не прячьтесь и живите обычной жизнью”. Ребецн Хана обычно следовала советом своего мужа. Тем не менее, она прятала детей всякий раз, когда чувствовала, что им угрожает опасность. Что же до будущего Ребе, то он собрал группу молодых людей и организовал из них отряд еврейской самообороны.
Будучи одним из Шнеерсонов, отец Ребе был хорошо известен евреям России. Его имя олицетворяло определенное мировоззрение и убеждения. У коммунистов были троцкисты, у верующих евреев – “шнеерсоновцы”. Несмотря на то, что государство официально считалось атеистическим, равнодушным к любой религии, кроме собственного учения, советская власть стремилась уничтожить еврейскую религию и общину. На бумаге дозволялась культурная деятельность, особенно на идише. Тем не менее раввины, религиозные учителя, йешивы и синагоги подвергались гонениям и запугиванию. Начиная с 1920 года, дети могли учиться только в школах, контролируемых коммунистической партией. Б-гослужение находилось “под контролем” коммунистических чиновников, активные прихожане жили в постоянном страхе. Теоретически можно было жить еврейским домом, однако при этом не было ни кашерной пищи, ни легальной возможности обрезать сына или сыграть еврейскую свадьбу.
По мнению реб Левика, раввин, который беспрекословно подчиняется властям и ничего не делает, немногого стоит. Поэтому он делал все, что было в его силах, чтобы сохранить еврейскую жизнь в Екатеринославе. В своем доме реб Левик организовал подпольные обрезания и еврейские свадьбы. Он часто выступал с проповедями, призывая своих последователей противостоять коммунизму и крепко держаться своих убеждений. За свои речи реб Левик был обвинен в контрреволюционной деятельности, антиправительственных выступлениях и сотрудничестве с лицами, находящимися за границей.
В своем дневнике ребецн Хана описывает гнетущую историю, связанную с выпечкой мацы в 1939 году. С одной стороны, официально маца не была запрещена. С другой стороны, ее можно было печь только в подконтрольных коммунистам пекарнях, а распределением занимались чиновники-коммунисты, которые не всегда были евреями, а главное – совершенно не беспокоились о требованиях еврейского закона. Поэтому, с точки зрения реб Левика, эта маца была некашерной. Каким-то образом реб Левик сумел обратиться к “всесоюзному старосте” Михаилу Калинину и получить специальное разрешение проконтролировать выпечку мацы на одном из государственных предприятий. Под его наблюдением работники фабрики скрупулезно выполнили все необходимые требования. В результате в тот год реб Левик смог обеспечить кашерной мацой большую часть Украины.
Разумеется, подобные мужественные поступки реб Левика не могли не привлечь к нему внимание властей, и было понятно, что рано или поздно терпение коммунистов лопнет. Поэтому за неделю до Песаха – праздника, в который надлежит есть мацу, – он был арестован и обвинен в поощрении религиозной деятельности. Почти год его допрашивали и пытали. Согласно дневнику ребецн, реб Левика спрашивали, как он мог решиться выпекать мацу для всей Укрины. Реб Левик ответил: “Я дал взятку Калинину”. Это положило конец подобным вопросам.
В 1940 году реб Левик покинул тюрьму и был сослан в небольшой казахский поселок Чиили – очень далеко от Восточной Европы. Ребецн присоединилась к нему через несколько месяцев. Ссылка была хуже тюремного заключения – в тюрьме узников хотя бы кормили, ссыльные же медленно умирали от голода. Реб Левик оставался в живых только благодаря тому, что его жена делала для этого все, что было в ее силах. Она писала, что работала день и ночь, чтобы обеспечить его едой. Чтобы он мог работать, она доставала ему карандаши и бумагу и даже делала чернила. Вокруг реб Левика собралась небольшая группа евреев. Несмотря ни на что, он оставался лидером и раввином, хотя к тому времени был уже немолод и тяжело болел.
В 1944 году срок ссылки реб Левика подошел к концу. Вместе с женой он переехал в Алма-Ату, где и скончался. Последний раз он виделся с Менахемом-Мендлом в 1927 году. Хотя они продолжали переписываться, война и ссылка не позволили им встретиться вновь.
