Мы любим и умеем поговорить о своей неповторимости. Но если разъять историю Израиля на составные части, единственным по-настоящему уникальным событием нашей биографии окажется одно – Синайское откровение, встреча народа с Б-гом. Исходы и погромы, нобелевские лауреаты и депортации – это можно найти в истории армян, китайцев, кхмеров. А вот встретиться лицом к лицу с Творцом довелось только нам.
Все религии начинаются с галлюцинаций одного человека, будь то Мухаммад на горе Хира или Гаутама под деревом Бодхи. Потом учение расползалось от учеников к ученикам, пока его не принимали миллионы.
История Торы и Израиля не просто не похожа на этот стереотип, она полностью противоположна ему. У горы Синай собирается народ. Все слышат и видят одно и то же. Это уже не вопрос веры, это – свидетельство.
Если бы в одном из последующих поколений нашелся человек, который захотел бы выдумать эту историю, ему удалось бы, может быть, уговорить сотни, тысячи людей. Но что бы он сделал со свидетельством 600.000 мужчин, с тем, что видели миллионы?
Дарование Торы было явлением особого порядка: то, что произошло там и тогда, – необратимо. И потому пути назад у евреев не было, никто даже при большом желании не мог отменить произошедшее. С того судьбоносного часа, когда сыны Израиля стали “царством священнослужителей и народом святым” (Шмот, 19:6), они уже не могли стать ничем иным.
Бывало, конечно, что отдельные индивидуумы и даже большие группы евреев принимали решение больше не выполнять взятые на Синае обязательства, но это не могло изменить их сущность. Как сказано в книге пророка Йехезкеля (20:32): “Взбрело ли вам в голову, не бывать тому, сказать: будем как другие народы?!”.
Любая попытка сойти с пути Торы всегда приводила к одному из двух результатов: либо отступники в конце концов раскаивались и вновь принимали Завет как долг, либо, вычеркнув себя из контекста еврейской жизни, растворялись среди народов.
В еврейском народе, как и в любом другом, бывали глубокие внутренние конфликты, однако во все времена, при любых обстоятельствах осознание своей особой судьбы было ему опорой.
